ДАША АНОХИНА (11 В). Эстетика Бодлера
Бодлер за 46 лет своей жизни создал всего три сборника: «Цветы зла», «Искусственный рай», «Парижский сплин». Моя работа построена преимущественно на анализе поэтического сборника «Цветы зла» 1857 года.
Жизнь и искусство для Бодлера сосуществуют в крепком симбиозе. И искусство, следовательно, должно обладать предельным жизнеподобием. Отсюда—яркая черта поэтики Бодлера— двойственность взгляда на жизнь, восходящая к эпохе романтизма: «О светлое смешение с мрачным! Сама в себя глядит душа» («Неотвратимое»). Но у поэта эта двойственность не просто делится на два полушария, а включает огромное поле значений внутри контрастных сторон. Для Бодлера границ для предметов поэтического описания вообще не существует. Он признает за искусством право изображать любую область человеческой жизни. По Бодлеру, и порок, например, привлекателен, поэтому «надо живописать его привлекательным; однако следствием его являются болезни и необычайные нравственные страдания, надо и их описывать». Здесь и рождается особый взгляд Бодлера на отталкивающее, его яркий поэтический антиэстетизм: безобразное в его стихах может быть красиво и притягательно.
В отношении ко всем сферам жизни прослеживается эстетически неоднозначная оценка:
1) Городской ландшафт: —«В дебрях старых столиц, на панелях бульваров, где во всем, даже в мерзком есть некий магнит» («Старушки»). — «О город, где плывут кишащих снов потоки,
Где сонмы призраков снуют при свете дня,
Где тайны страшные везде текут, как соки
Каналов городских, пугая и дразня!» («Семь стариков»).
2) Населяющие город жители:
—«при виде фигур безобразных,
В геометры не метя, я как-то хотел
Подсчитать: сколько ж надобно ящиков разных
Для испорченных очень по-разному тел.
Их глаза — это слёз неизбывных озёра,
Это горны, где блёстками стынет металл» («Старушки»).
3) Общие зарисовки ландшафта:
«Февраль, седой ворчун и враг всего живого,
Насвистывая марш зловещий похорон,
В предместьях сеет смерть и льет холодный сон
На бледных жителей кладбища городского.
Улегшись на полу, больной и зябкий кот
Не устает вертеть всем телом шелудивым;
Чрез желоб кровельный, со стоном боязливым,
Поэта старого бездомный дух бредет.
Намокшие дрова, шипя, пищат упрямо;
Часы простуженной им вторят фистулой;
Меж тем валет червей и пиковая дама, —
Наследье мрачное страдавшей водяной
Старухи, — полные зловонья и отравы,
Болтают про себя о днях любви и славы…» («Сплин»).
Поэзия Бодлера строится на стыках несовместимого. Окрашиваясь неожиданно мрачными красками, вечные темы, интерпретируемые в его стихах, приобретают новое значение:
1) Обращение к красавице происходит в контексте описания картины гниения трупа лошади:
«И вас, красавица, и вас коснется тленье,
И вы сгниете до костей,
Одетая в цветы под скорбные моленья,
Добыча гробовых гостей.
Скажите же червям, когда начнут, целуя,
Вас пожирать во тьме сырой,
Что тленной красоты — навеки сберегу я
И форму, и бессмертный строй» («Падаль»).
Понятия «прекрасного» и «безобразного» относительны, в природе не заложено никаких оценок изначально, поэтому в самом отвращающем сюжете можно разглядеть такое прекрасное, что бы позволило включить в него обращение к «красавице» и, в монологе к ней, затронуть вечную тему мимолетности и тленности существования.
2) Сила природы проявляется в описании того же лошадиного трупа:
«И солнце эту гниль палило с небосвода,
Чтобы останки сжечь дотла,
Чтоб слитое в одном великая Природа
Разъединенным приняла.
И в небо щерились уже куски скелета,
Большим подобные цветам.
От смрада на лугу, в душистом зное лета,
Едва не стало дурно вам («Падаль»).
3) Неожиданное сравнение:
«Твои глаза блестят, как лужи
Под безымянным фонарем;
Мерцают адски, и к тому же
Румяна их живят огнем.
Твои глаза черны, как лужи!» («Чудовище, или Речь в поддержку одной подержанной нимфы»).
4) Классическая тема поэта и толпы преподнесена через сравнение со смешным, нелепым альбатросом:
«Быстрейший из гонцов, как грузно он ступает!
Краса воздушных стран, как стал он вдруг смешон!
Дразня, тот в клюв ему табачный дым пускает,
Тот веселит толпу, хромая, как и он.
Поэт, вот образ твой! Ты также без усилья
Летаешь в облаках, средь молний и громов,
Но исполинские тебе мешают крылья
Внизу ходить, в толпе, средь шиканья глупцов» («Альбатрос»).
5) Тема свободы показана в контексте жестокого сюжета:
«Жена в земле… Ура! Свобода!
Бывало, вся дрожит душа,
Когда приходишь без гроша,
От криков этого урода.
Теперь мне царское житье.
Как воздух чист! Как небо ясно!
Вот так весна была прекрасна,
Когда влюбился я в нее.
<…>
На дно колодца, где вода,
Ее швырнул я вверх ногами
И забросал потом камнями…
— Ее забуду я — о, да!» («Хмель убийцы»).
Страшен триумф в контексте ситуации убийства. Но у героя оно вызывает восторженные эмоции, и неожиданно в стихотворении возникает классическая тема свободы. Но еще страшнее то, что при рациональном взгляде на ситуацию, этот восторг вполне оправдан.
6) Союз влюбленных описан уже после их смерти, на смертном одре:
«Постели, нежные от ласки аромата,
Как жадные гроба, раскроются для нас,
И странные цветы, дышавшие когда-то
Под блеском лучших дней, вздохнут в последний раз» («Смерть любовников»).
7) Материнская любовь описана уже после потери ребенка:
«Тайком поднявшую могильную доску
И вновь пришедшую, чтоб материнским оком
Взглянуть на взрослое дитя свое с упреком, —
Что я отвечу ей при виде слез немых,
Тихонько каплющих из глаз ее пустых?» («Служанка скромная с великою душой»).
Сюжет странный и отторгающий описан сочувственно.
8) Каноничная тема музы, поэтического вдохновения:
«Чтоб раздобыть на хлеб, урвав часы от сна,
Не веруя, псалмы ты петь принуждена,
Как служка маленький, размахивать кадилом,
Иль акробаткой быть и, обнажась при всех,
Из слез невидимых вымучивая смех,
Служить забавою журнальным воротилам» («Продажная муза»).
Муза описана как падшая женщина.
9) Удивляющее соседство несовместимого:
«Величье низкое, божественная грязь!» («Ты на постель свою весь мир бы привлекла…»).
«Ты почувствуешь ласки мои,
Как скользящей в могиле змеи!» («Привидение»).
Мы уже на данном этапе получаем примерный предметный круг сквозных темы бодлеровских стихотворений: змеи, черви, могила, чернота, грязь, убийство, смерть, гроб. Перед нами уже далеко не просто грустная элегическая картинка. Здесь классические сюжеты показаны нарочито «навыворот», до тошноты искажены.
Эстетику отталкивающего, по Бодлеру, может понять только тот, кто прошел через описываемые в его творчестве грязь, смрад, ужас и страдания:
«Их глаза — это слёз неизбывных озёра,
Это горны, где блёстками стынет металл,
И пленится навек обаяньем их взора
Тот, кто злобу Судьбы на себе испытал» («Слепцы»).
Действительность отвращает Бодлера в той же степени, в которой его поэзия пугает неподготовленного читателя: «этот мир неисправим, <…> всюду эгоизм и нет ему предела, он только изменяет грим <…> красоту, любовь — все в мире смерть уносит, <…> сердце — временный оплот. Все чувства, все мечты забвенье в сумку бросит и жадной вечности вернет» («Исповедь»).
Описывая разные стороны общего отвращающего мрака действительности, Бодлер имеет конкретную цель: он совершенствует свой талант зодчего «сказочного мира», который, развившись во всей полноте, помог бы ему уйти из страшной реальности в манящий бескрайный мир поэтической фантазии:
«Пейзаж чудовищно-картинный
Мой дух сегодня взволновал;
Клянусь, взор смертный ни единый
Доныне он не чаровал!
Мой сон исполнен был видений,
Неописуемых чудес;
В нем мир изменчивых растений
По прихоти мечты исчез;
Художник, в гений свой влюбленный,
Я прихотливо сочетал
В одной картине монотонной
Лишь воду, мрамор и металл;
Дворцы, ступени и аркады
В нем вознеслись, как Вавилон,
В нем низвергались ниц каскады
На золото со всех сторон;
Как тяжкий занавес хрустальный,
Омыв широких стен металл,
В нем ослепительно-кристальный
Строй водопадов ниспадал» («Парижский сон»).
Таким образом, признавая существование «лучшей жизни» только вне существующей реальности, Бодлер придает своей поэтической концепции центральное значение, так как только она способна открыть для него иной мир, предмет его мечтаний:
«Над свежестью долин, повитых дымкой серой,
Над океанами и над цепями гор,
В сияющую даль, в заоблачный простор,
Туда, в надзвездные таинственные сферы,
О, трепетный мой дух, всегда стремишься ты,
Влекомый, как пловец, безмерностью пучины:
И с упоением ныряешь ты в глубины
Всепоглощающей бескрайней пустоты.
Беги же от земной болезнетворной гнили,
Свободу предпочтя уюту тесных гнезд,
И пей, с восторгом пей огонь далеких звезд,
Как сладостный нектар, что олимпийцы пили.
Блажен, кто, отряхнув земли унылый прах,
Оставив мир скорбей коснеть в тумане мглистом
Взмывает гордо ввысь, плывет в эфире чистом
На мощных, широко раскинутых крылах;
Блажен мечтающий: как жаворонков стая,
Вспорхнув, его мечты взлетают к небу вмиг;
Весь мир ему открыт и внятен тот язык,
Которым говорят цветок и вещь немая» («Падение»).
Бодлер осознает свою поэтическую миссию именно в соединении с мирозданием, которое одно означало бы полное и окончательное достижение гармонии. И поэтому поэзия «манящего ужаса», как гласит название одного его стихотворения, эта эстетически отталкивающая поэзия обусловлена всеобъемлющей целью — поиск Высшей Красоты поэта-зодчего.
Само понятие красоты как таковой для Бодлера важно и неоднозначно. В стихотворении «Гимн красоте» поэт задается риторическими вопросами к этому явлению: «Ты Бог иль Сатана? Ты Ангел иль Сирена?»,—и в заключении делает вывод:
«Не все ль равно: лишь ты, царица Красота,
Освобождаешь мир от тягостного плена,
Шлешь благовония, и звуки, и цвета!»
Для проклятых поэтов, к которым Бодлер имел прямое отношение, вопрос существования Бога не подразумевал однозначного ответа. Поэтому поэт стихотворений Бодлера «внерелигиозен», а, значит, предельно самостоятелен. Это уже не связующее звено между Высшими силами и низким миром, не голос истины, стремящийся исповедовать божественные ценности. Поэт Бодлера чужд общественной миссии творческого просвещения. Перед нами самостоятельный и отстраненный поэт-зодчий, рассчитывающий исключительно на собственную силу творческого таланта, который он стремится посвятить созданию идеального мира Красоты и Гармонии —желанного убежища для ухода от существующей реальности.
