НЕКРАСОВ И БЛОК
ощущение стихии
В статье «Судьба Аполлона Григорьева» Блок говорит: «Борьба с тёмною силою была для него (Аполлона Григорьева), как для всякого художника (не дилетанта), борьбою с самим собой».
Тёмная сила - это стихия, мировой хаос. Но из этого хаоса рождается гармония.
«На бездонных глубинах духа, где человек перестаёт быть человеком, - катятся звуковые волны, подобные волнам эфира, объемлющим вселенную; там идут ритмические колебания, подобные процессам, образующим горы, ветры, морские течения, растительный и животный миры».
«Эта глубина духа заслонена явлениями внешнего мира». «Чем больше поднят покров, чем напряжённее приобщение к хаосу, чем труднее рождение звука, - тем более ясную форму стремится он принять, тем протяжней и гармоничней, тем неотступней преследует он человеческий слух».
Поэт борется с тем хаосом, который он видит за покровами внешнего мира. Но «страшный мир» - это прежде всего мир души поэта.
Для Блока воплощением силы, организующей мир, спасающей его от распада была музыка, ибо в ней - гармония, в ней - движение, и музыка оправдывает существование хаоса - ибо сама рождается из шума.
Говоря о Блоке и Некрасове, можно говорить о чувстве музыки и музыкальности одной и другой эпохи.
Застылость, безжизненность стихов Некрасова, включённых им в сборник «Мечты и звуки» объясняется немузыкальностью эпохи. Вытеснение прозой поэзии, взлёт литературы, наполненной конкретностью, - всё это говорит о победе шума над музыкой, о победе внешнего над внутренним. Появляется поток «иронической прозы», фельетонов, обличительных стихов.
Эпоха Некрасова - эпоха немоты или стона:
«Этот стон у нас песней зовётся»...
«В столицах шум, гремят витии,
Кипит словесная война,
А там, во глубине России, -
Там вековая тишина».
«Гоголь и многие русские писатели любили представлять себе Россию как воплощение тишины и сна; но этот сон кончается, тишина сменяется отдалённым и возрастающим гулом, не похожим на смешанный городской гул».
Этот гул Некрасов чувствовал. Народ - стихия, стихия страшная и непонятная - это Некрасов понял одним из первых.
«У каждого крестьянина
Душа, что туча чёрная -
Гневна, грозна - и надо бы
Громам греметь оттудова,
Кровавым лить дождям,
А всё вином кончается».
Но Некрасов почувствовал этот гул как одно из состояний Руси. За гулом народным он почувствовал иную силу, нечто внерациональное и страшное:
«Я лугами иду - ветер свищет в ушах:
Холодно странничек, холодно,
Холодно, родименький, холодно!
Я лесами иду - звери воют в лесах:
Голодно, странничек, голодно,
Голодно, родименький, голодно!
Я хлебами иду - что вы тощи, хлеба?
С холоду, странничек, с холоду,
С голоду, родименький, с голоду!» и т. д.
Это стон не народа, но страны, пространства. Некрасов увидел в России вселенское горе:
«Душно! Без счастья и воли
Ночь бесконечно длинна.
Буря бы грянула, что ли?
Чаша с краями полна!
Грянь над пучиною моря,
В поле, в лесу засвищи,
Чашу вселенского горя
Всю расплещи».
Блок о «Коробейниках» Некрасова: «Одно из самых магических произведений поэта, в котором всегда чувствую буйную вьюгу, разыгравшуюся на русских просторах». Вьюга для Блока - выражение стихии, стихии странной и непонятной, затягивающей поэта и скрывающей всё, как туман. В «Песне судьбы» Блок говорит именно о влекущей, властной стихии, которая страшна. Но стихия приоткрывает музыку: «Не лицо, а всё сердце облилось кровью... Я услыхал тогда волнующую музыку». «Чувство благополучия (музыкальное чувство, этическое на вашем языке) - где оно у вас?» - записывает Блок в дневнике 5 января 1918 года.
Этот вопрос - вопрос о добре и зле, стихии и гармонии, Христе и Антихристе. Из этого вопроса вырастают «Двенадцать».
Из "Записки о «Двенадцати»": «Оттого я не отрекаюсь от написанного тогда, что оно было написано в согласии со стихией: например, во время и после окончания «Двенадцати», я несколько дней ощущал физически, слухом большой шум вокруг, шум слитой (вероятно, шум от крушения старого мира).
И шум стихии ощущаем в некрасовской поэме «Кому на Руси жить хорошо». Тот же слитный шум. И Некрасов, слыша его, не может его понять. (Наверно, оттого и незаконченность поэмы: страх перед этим целым.) Он всё больше чувствует пропасть между народом и собой, между стихией и стихами :
«Я как путник безрассудный,
Пустившийся в далёкий, долгий путь,
Не соразмерив сил с дорогой трудной:
Кругом всё чуждо, негде отдохнуть,
Стоит он бедный средь большой дороги.
Никто его не призрел, не подвёз:
Промчалась тройка, проскрипел обоз -
Всё мимо, мимо!.. Подкосились ноги
И он упал... Тогда к нему толпой
Сойдутся люди - смущены, унылы,
Почтят его ненужною слезой
И подвезут охотно до могилы».
«Угомонись, моя муза задорная,
Сил нет работать тебе.
Родина милая, Русь святая, просторная
Вновь заплатила судьбе».
«Я настолько же чуждым народу
Умираю, как жить начинал.»
1877 и 1876 годы для Некрасова - годы, когда стремление молчать овладевает им. Он боится слова, освобождающего стихию.
Безнадёжно-глухая вязкость последних стихов Некрасова выражает его усталость больше, чем смысл: «Чёрный день! Как нищий просит хлеба»... - сколько глухоты, немоты в этой строке и какой затягивающий ритм. Отсутствие музыки, глухота эпохи сделали стихию страшной. Хаос ничем не организован.
Страшная параллель между поэтической судьбой Блока и Некрасова: стремление к немоте у Некрасова и чувство распада гармонии у Блока.
Дневник. 4 марта 1918 года: « 9/10 России (того, что мы так называли) действительно уже не существует. Это был большой, давно гнивший; теперь он издох; но он ещё не похоронен; смердит. Толстопузые мещане злобно чтут дорогую память трупа (у меня непроизвольно появляются хореи, значит, может быть, погибну)».
За шумом слышен хаос и беззвучие. «Русский бред» - ватно-глухой, страшный по своей глухоте. И - стих-заклинание:
«…Зачинайся, русский бред…
Древний образ в тёмной раке,
Перед ним - подлец во фраке,
В лентах, звёздах и крестах…
Воз скрипит по колее,
Поп идёт по солее…»
«Так звени стрелой в тумане,
Гневный стих и гневный вздох.
Плач заказан, снов не свяжешь
Бредовым…»
Стихотворение наполнено серой беззвучностью кошмарного сна.
Сны - для Блока прошлое, причём глухое, беззвучное.
«Едва в глубоких снах мне снова
Начнёт былое воскресать».
Почти все стихи Блока 1918- 1921 года - заклятия, заклинание хаоса.
«Яблони сада вырваны,
Дети у женщины взяты,
Песню не взять, не вырвать,
Сладостна боль её».
Август 1920
Заклятие хаоса, распада. И - присутствие распада в стихах.
«Мечи стрелу в ночную мглу!...
Добей врага, гони, лети, скачи!..
Рази, руби, коли, стегай, хлещи!..»
(Хор татар. 1919)
Хаос врывается в стихи. Гул стихии оказался не предчувствием музыки, а торжеством хаоса, распада.
