Елизавета Орлова (11 В). Жизнь и искусство в поэзии Арсения Тарковского

(разбор двух стихотворений из фильма Андрея Тарковского «Зеркало»)

Мы помещаем текст доклада ученицы гуманитарного класса на Топалеровских чтениях 2017 года

Жизнь, жизнь

Предчувствиям не верю и примет

Я не боюсь. Ни клеветы, ни яда

Я не бегу. На свете смерти нет.

Бессмертны все. Бессмертно все. Не надо

Бояться смерти ни в семнадцать лет,

Ни в семьдесят. Есть только явь и свет,

Ни тьмы, ни смерти нет на этом свете.

Мы все уже на берегу морском,

И я из тех, кто выбирает сети,

Когда идет бессмертье косяком.

 

           Это стихотворение задает важнейшую для поэта тему – жизнь. Любовью к жизни наполнена поэзия Тарковского, в ней постоянно появляются образы земли, травы, солнца. «На свете смерти нет», поскольку кто жив – тот бессмертен, как он напишет в другом стихотворении: «я бессмертен, пока я не умер // и для тех, кто еще не рожден // разрываю пространство, как зуммер // телефона грядущих времен». Лирический герой здесь сравнивается с прибором для передачи звуковых сигналов. Пока человек жив, он вправе ощущать себя сверстником вечности, разомкнувшим судьбу и навстречу прошедшему, и навстречу грядущему:

Грядущее свершается сейчас,

И если я приподымаю руку,

Все пять лучей останутся у вас.

Я каждый день минувшего, как крепью,

Ключицами своими подпирал,

Измерил время землемерной цепью

И сквозь него прошёл, как сквозь Урал.

 

          Отсюда и ощущение единства мировой культуры, общности пути всех поэтов: «я не один, но мы еще в грядущем. // я плоть от вашей плоти, высота // всех гор земных и глубина морская».Но хотя поэт способен подняться над пространством и временем, у Тарковского он оказывается не творцом, а творением: «не я словарь по слову составлял,// а он меня творил из красной глины; // не я пять чувств, как пятерню Фома, // вложил в зияющую рану мира, // а рана мира облегла меня, // и жизнь жива помимо нашей воли».

        Жизнь у Тарковского неизмеримо выше поэзии, и поэт – лишь часть мира. Не он призван изменить мир, а напротив, жизнь ведёт его, придает его существованию и искусству смысл. Так и в стихотворении «Жизнь, жизнь»:

За верный угол ровного тепла

Я жизнью заплатил бы своевольно,

Когда б ее летучая игла

Меня, как нить, по свету не вела.

        Поэт – плоть от плоти земли; она дарит ему жизнь, он же взамен дает ей речь: «дай каплю мне одну, трава моя земная, // дай клятву мне взамен – принять в наследство речь…» Поэтому поэт у Тарковского часто сравнивается с Адамом, давшим всем предметам имена: «и дар прямой разумной речи // вернет и птицам и камням, // любовный бред самосознанья // вдохнет, как душу, в корни трав, // трепещущие их названья // еще во сне пересоздав».

       Бессмертие поэта – в Слове, Слово – его дар и подвиг. Поэт для Тарковского – пророк, Прометей, «уста пространства и времени».   О назначении поэта Тарковский говорит в стихотворении «И я ниоткуда…»:

И я ниоткуда
Пришел расколоть
Единое чудо
На душу и плоть.

Державу природы
Я должен рассечь
На песню и воды,
На сушу и речь

И, хлеба земного
Отведав, прийти
В свечении слова
К началу пути.

Я сын твой, отрада
Твоя, Авраам,
И жертвы не надо
Моим временам,

А сколько мне в чаше
Обид и труда...
И после сладчайшей
Из чаш –
              никуда?

         Чтобы найти смысл жизни, «прийти // в свечении слова // к началу пути», поэт должен разделить душу и тело, землю и небо, жизнь и поэзию. И действительно, в поэзии Тарковского многое строится на антитезах: земля – небо, день – ночь, тело и душа, жизнь и смерть.

 

Так и в стихотворении «Эвридика»:

У человека тело
Одно, как одиночка.
Душе осточертела
Сплошная оболочка
С ушами и глазами
Величиной в пятак
И кожей - шрам на шраме,
Надетой на костяк.

Летит сквозь роговицу
В небесную криницу,
На ледяную спицу,
На птичью колесницу
И слышит сквозь решетку
Живой тюрьмы своей
Лесов и нив трещотку,
Трубу семи морей.

Душе грешно без тела,
Как телу без сорочки, —
Ни помысла, ни дела,
Ни замысла, ни строчки.
Загадка без разгадки:
Кто возвратится вспять,
Сплясав на той площадке,
Где некому плясать?

И снится мне другая
Душа, в другой одежде:
Горит, перебегая
От робости к надежде,
Огнем, как спирт, без тени
Уходит по земле,
На память гроздь сирени
Оставив на столе.

Дитя, беги, не сетуй
Над Эвридикой бедной
И палочкой по свету
Гони свой обруч медный,
Пока хоть в четверть слуха
В ответ на каждый шаг
И весело и сухо
Земля шумит в ушах.

 

       В этом стихотворении мы видим противопоставление души и тела: «душе осточертела сплошная оболочка…» Земная оболочка оказывается для души тюрьмой, из которой она стремится вырваться: «Летит сквозь роговицу // в небесную криницу…» В этой строфе – образы родного душе небесного мира, противопоставленного земным, остраненным чертам тела. Однако – «душе грешно без тела, // как телу без сорочки…», душа и тело нераздельны и неслиянны; без тела душа не способна воплотиться. И здесь – новая загадка: «Загадка без разгадки: // кто возвратится вспять, // сплясав на той площадке, // где некому плясать?» Это – загадка жизни и смерти; разрешение ее – в последней строфе. Тарковский призывает смотреть на жизнь глазами ребенка, не сетовать над невозвратимым и жить, «пока хоть в четверть слуха // в ответ на каждый шаг // и весело и сухо // земля шумит в ушах». Эта земля и есть жизнь, которая преодолевает все противоречия.