Д.П. БАК.   Иван Александрович Гончаров

Художественный мир писателя

Классик «второго ряда». Иван Александрович Гончаров ушел из жизни более века назад, в 1891 году. Ушел не в славе, но почти в забвении: последний крупный роман, «Обрыв» увидел свет еще в 1869 году и тогда был принят критикой и читателями более чем прохладно. Громкие достижения писателя были к моменту его кончины почти позабыты, да и могло ли быть иначе, ведь первый роман Гончарова, «Обыкновенная история» был опубликован в «Современнике» еще в 1847 году, а знаменитый «Обломов» — в 1859-м! С той поры на первые роли в русской прозе вышли Тургенев, Достоевский, Толстой, популярность же Гончарова медленно, но верно шла на убыль.

Сдержанно-скептический взгляд на “место и роль” автора “Обломова” в истории русской словесности благополучно дожил до наших дней. Гончаров — классик «второго ряда», автор некогда популярных романов, чья проблематика большею частью ограничивается насущными проблемами давно минувших дней. Это распространенное мнение безусловно нуждается в существеном уточнении.

Всякому, кто стремится понять подлинное значение Гончарова, необходимо иметь в виду, что на протяжении целого десятилетия автор «Обыкновенной истории» был украшен современниками лаврами самого талантливого русского романиста. Из главы о литературном движении сороковых годов мы уже знаем, что дебютная книга Гончарова воспринималась читателями не обособленно, но в ряду иных романов, опубликованных в 1847 году в «Современнике» и в изданиях, сопутствовавших журналу Некрасова и Панаева. Наибольшее значение для развития романного жанра имели книги Достоевского («Бедные люди») и Герцена («Кто виноват?»). Однако Герцен в том же 1847 году навсегда покидает Россию, причем в эмиграции к художественной прозе обращается редко, занимается преимущественно политической публицистикой, пишет многотомное мемуарно-биографическое сочинение «Былое и думы».

Достоевский вскоре (1849)  также вынужденно уходит из литературы на целое десятилетие: он осужден по делу «петрашевцев», участников социалистичеcкого кружка М.В.Буташевича-Петрашевского. После показательной «гражданской казни», означавшей «лишение всех прав состояния», писатель отправлен на каторжные работы и последующее поселение в Сибирь.

Толстой начинает печататься только в пятидесятые годы, причем первоначально обретает известность в качестве автора биографических повестей «Детство», «Отрочество» и «Юность», а также очерков о героях Крымской           войны. Первый (к тому же не имевший успеха)  толстовский роман «Семейное счастье» датируется лишь 1859 годом, когда до начала публикации «Войны и мира» остается еще целых шесть лет.

Наконец, Тургенев на рубеже 1840-х и 1850-х годов пишет повести, стихи, драмы, критические статьи — всё, кроме романов. Самое его популярное произведение этого времени — цикл очерков «Записки охотника», первый же роман Тургенева («Рудин») увидит свет только в 1856 году. Эту дату и следует считать окончанием эпохи первенства Гончарова в романном жанре.

Итак, на протяжении десяти лет читатели и критики, воодушевленные беспримерным успехом «Обыкновенной истории», ждут очередных творений новоявленного  мэтра, но... тщетно. Гончаров хранит напряженное молчание, публикует в 1849 году лишь один (правда, довольно обширный) фрагмент будущего романа под названием «Сон Обломова». И снова — продолжительное безмолвие, длившееся до самого возвращения в 1855 году из трехлетнего кругосветного путешествия на борту фрегата «Паллада». Об этих литературных событиях у нас еще будет случай поговорить, а пока зададимся несколько иным вопросом.

Почему присутствие Гончарова в литературе было столь странным? Как случилось, что романист-триумфатор на протяжении долгого времени даже не пытался развить свой литературный успех? На это были свои причины — как психологические, так и творческие.

 

Литератор или чиновник? Гончаров родился в 1812 году в приволжском губернском городе Симбирске, в семье купца третьей гильдии, умершего, когда мальчику было семь лет. Противостояние патриархального, неторопливого провинциального существования и невыносимо-стремительного пульсирования петербургской жизни-службы — одна из универсальных проблем творчества Гончарова. Все крупные романы писателя более или менее непосредственно связаны с Поволжьем, со степным помещичьим жизненным укладом, столь явно отличавшимся от повседневного быта и стиля поведения жителей Петербурга, куда Гончаров переселяется в 1835 году, совсем еще молодым человеком.

«То, что не выросло и не созрело во мне самом, чего я не видел, не наблюдал, чем не жил, — то недоступно моему перу!» — так на склоне лет писал Гончаров. На протяжении многих десятилетий столичной жизни писатель постоянно испытывал острую ностальгию по родным местам. Так, во время памятной поездки на Волгу в 1849 году у него возникли замыслы сразу двух будущих романов — «Обломова» и «Обрыва».

В столицу Российской империи будущий прозаик приехал из Москвы, где провел десять безрадостных лет в стенах Коммерческого училища (уволен согласно прошению матери в 1831 году без окончания курса), а затем окончил словесное отделение московского университета (1831—1834). Окончательно стать петербуржцем — по самоощущению и типу общественного темперамента — Гончарову так и не привелось. Его характер, диапазон общения и повседневных занятий — всё отмечено печатью двойственности.

С обликом прилежного чиновника, годами тянущего лямку государственной службы, никак не вязалось поприще романиста, свободного художника. И наоборот, — во второй половине девятнадцатого столетия литератор-непрофессионал, занимающийся своим трудом лишь урывками, во время отпусков и заграничных поездок, — воспринимается уже как живой анахронизм, человек давно ушедшей в прошлое эпохи. Гончаров постоянно находился меж двух огней, ему было очень нелегко осознать свое истинное общественное положение и призвание. Служба отнимала почти все время и силы: место переводчика в министерстве финансов (1835—1852) после возвращения из плавания на фрегате «Паллада» Гончаров сменил на нелегкую (и весьма не престижную в глазах собратьев-литераторов) должность цензора (1856—1862), потом недолгое время редактировал правительственную газету «Северная почта»...

Целиком отдаваясь служебной рутине, Гончаров словно бы сознательно исключал себя из петербургской литературной жизни, редко участвовал в литературных чтениях, чествованиях знаменитых писателей, не собирал домашнюю библиотеку, редко выступал в роли литературного критика (одно из немногих и ярких исключений — «критический этюд» о грибоедовской комедии «Горе от ума», опубликованный в 1872 году под заглавием «Мильон терзаний»).

Конечно, многие странности Гончарова объяснялись особенностями его характера. Писал Иван Александрович исключительно тяжело, всякий раз боролся с мучительными сомнениями в своих творческих силах, годами копил клочки бумаги с “программами”и набросками будущих романов. Да и общая инертность, приступы равнодушия давали себя знать, недаром в молодости писателя в шутку называли маркиз де Лень. Еще в студенческие годы Гончаров сторонился общества однокашников, ни один из которых не обмолвился в мемуарах ни словом о своем общении с будущим романистом. А ведь в начале тридцатых годов в университете кипела жизнь, собирались на дружеские сходки кружки Николая Станкевича и Герцена-Огарева, одновременно с Гончаровым в университете учились Лермонтов, Белинский,  старший из братьев Аксаковых Константин... 

Однако обособленная позиция Гончарова в литературном сообществе, кроме психологических,  была обусловлена также собственно творческими причинами.

Романная трилогия Гончарова как художественное целое. Лишь под конец жизни автор знаменитых романов решил разъяснить читателям собственные творческие принципы. Не будучи удовлетворенным, критическими истолкованиями своих произведений (в особенности — последнего романа «Обрыв»), Гончаров сам выступил в роли интерпретатора. В статье «Лучше поздно, чем никогда» (1879), а также в ряде при жизни не опубликованных  статей и заметок он подробно изложил свое творческое кредо.

Писатель настаивает на том, что его романы необходимо воспринимать как единое целое, трилогию. Каждый из них посвящен ключевым общественным конфликтам одной из трех великих эпох русской жизни. В сороковые годы в центре всеобщего внимания находилось противостояние романтического идеализма и нарождающейся практичности и деловитости. Этот конфликт отражен в истории взаимоотношений главных героев романа «Обыкновенная история» — столичного промышленника Петра Адуева и его племянника, провинциального мечтателя Александра.

Во второй половине пятидесятых годов данный конфликт приобрел несколько иной характер. Либерализация общественной жизни в начале царствования императора Александра II, всеобщий энтузиазм накануне великих реформ придали деловитым практическим деятелям новые силы. Многим казалось, что личная практичность обрела наконец общественное измерение, активные деятели теперь могут работать не только в собственных интересах, но и на благо России. Так ли обстояло дело – современники могли выяснить, заглянув в роман «Обломов»  (1859), где энтузиасту Андрею Штольцу противостоит вечно сомневающийся в целесообразности каких бы то ни было действий лежебока Илья Обломов.

Наконец, в шестидесятые годы в центре полемических схваток оказались так называемые нигилисты, один из которых — Базаров — был впервые выведен Тургеневым в романе «Отцы и дети» (1862). Литераторы, критики, читатели резко разделились на убежденных сторонников радикальных «преобразователей» жизни и столь же убежденных их противников. Романы шестидесятых годов нередко утрачивали черты произведений искусства, превращались в прямолинейные публицистические трактаты, написанные либо в защиту «новых людей» («Что делать?» Н.Г. Чернышевского, 1863),  либо  развенчивающие их как заговорщиков, угрожающих нормальной жизни сограждан («Некуда» Н.С. Лескова, 1864).

Может ли в этих условиях существовать истинно художественная литература, искусство? Это и хотел выяснить Гончаров, рисуя в своем последнем романе «Обрыв» (1869) романтического художника-дилетанта Бориса Райского и рядом с ним нигилиста Марка Волохова.

Основное противоречие творческого метода Гончарова. Итак, Гончаров определил свою главную художественную задачу с предельной ясностью: создавать злободневные романы, отражающие ключевые общественные проблемы целых эпох русской жизни. Однако понятия «эпоха» и «злободневность» далеко не всегда совместимы. Во многих статьях и заметках (и особенно в письмах) Гончаров подчеркивает синтетичность своего излюбленного романного жанра. По его мнению истинный писатель обязан изображать жизнь в масштабных («эпохальных»!), формах, видеть в повседневном мелькании незначительных cобытий эпический размах, уделять главное внимание не столько самому процессу формирования новых явлений и устоев жизни, сколько результатам этого процесса.

Многие критики и историки литературы говорили о том, что Гончаров в определенном смысле стремится реставрировать античный, «архитектурный» взгляд на окружающий мир, который должен предстать перед взглядом художника в четких, раз навсегда сложившихся очертаниях, напоминающих классические контуры древнегреческих статуй и храмов.

Но возможно ли усмотреть эпические, “эпохальные” явления в пределах одного-двух десятилетий отечественной истории? И применим ли вообще эпический масштаб изображения к стремительно меняющимся формам российской жизни девятнадцатого века? Эти-то вопросы и пытался мучительно разрешить Гончаров на всем протяжении своей литературной деятельности. Потому-то и писались его книги столь тяжело и долго — например, замысел «Обрыва» отделяет от публикации окончательного варианта романа целых два десятилетия. Гончарову необходима была временная дистанция, чтобы верно распознать истинное значение тех или иных событий.

Но течение исторического времени в России было отнюдь не эпическим – пока обдумывался и писался очередной роман, на смену одной эпохе стремительно приходила другая, являлись новые герои, случались невиданные прежде события — Гончаров чувствовал себя вечно отставшим, не поспевающим за жизнью. Потому-то, как неоднократно отмечали критики, в его романах так много анахронизмов, прямых прегрешений против исторической достоверности. Скажем, в «Обрыве» нигилист Волохов, явный герой шестидесятых годов, живет и действует на фоне патриархального, очевидно «дореформенного» быта поместья Малиновки. Так в пределах одного романа парадоксальным образом сошлись две разные эпохи русской жизни: 1840-е годы (время появления замысла «Обрыва») и годы 1860-е (время его публикации).

Итак, основное противоречие романного метода Гончарова состоит в практической несовместимости двух его основных творческих установок; актуальность тематики и проблематики с трудом уживалась с изображением эпических и масштабных событий, которым чужда изменчивость и динамичность.

Полемика с Гончарова с Тургеневым — в жизни и творчестве. В середине пятидесятых годов в России появился антипод Гончарова, романист, поспевающий за всеми перипетиями общественной жизни. Действительно, всякий новый роман Ивана Тургенева попадал в точку, оказывался в центре злободневной общественной полемики. Наиболее показателен случай «Отцов и детей» — в этом романе Тургенев не просто зафиксировал новый общественный тип деятелей – «нигилистов» — но во многом предсказал его появление, впервые описал и дал наименование, позже ставшее общепринятым.

Гончаров относился к успеху тургеневских романов очень болезненно. Не последнюю роль здесь играла простая ревность. Логика рассуждений автора «Обыкновенной истории» зафиксирована  в многочисленных письмах и мемуарных текстах, писавшихся «для себя». Как же так, я десятилетиями обдумываю свои книги, а тут является новый законодатель литературной моды и печет романы, что блины, и всякий раз ему достаются лавры первооткрывателя! Однако существовали и более фундаментальные, сугубо эстетические причины гончаровского недовольства. Он прямо писал Тургеневу, что тот взялся не за свое дело, что роман — не его жанр и автору «Записок охотника» следует и в дальнейшем отдавать предпочтение жанру очерка, мимолетной лирической зарисовки.

Тургеневские «Рудин» (1956), «Дворянское гнездо» (1959), «Накануне» (1860), по Гончарову, вообще не могут быть названы романами. В центре каждого из них стоят не значительные общенациональные процессы, но два-три события из жизни нескольких лиц, иногда обрамленные прологом и эпилогом. Не хватает Гончарову в книгах Тургенева романной обстоятельности, внимания к окончательно сформировавшимся устоям жизни. Гончаров не желал примириться с тем, что автор «Дворянского гнезда» стремится уловить самый момент зарождения новых тенденций и явлений, вместо эпической беспристрастности подлинного романа, описывающего мерное развитие событий, предлагает читателю лирическую чуткость и заинтересованность в описании стремительно рождающихся чувств.

Так в полемике Гончарова и Тургенева вырисовывались важнейшие направления развития романа — ведущего жанра классической русской литературы середины девятнадцатого столетия.

Романы Гончарова: тенденциозность или «чистая поэзия»? Мы много говорили о противоречивости понимания Гончаровым задач романиста. Это, как было сказано, порождало многие творческие и жизненные затруднения писателя. Но почему же однако романы Гончарова были столь популярны, несмотря на порой отмечавшуюся чрезмерную их затянутость, многочисленные  алогизмы и анахронизмы?

Причина проста. Дело в том, что противоречие между злободневной динамичностью и эпической неторопливостью романного авторского зрения не только осознавалось самим Гончаровым, но было главным предметом художественного изображения. Как часто бывает теоретические декларации, сформулированные писателем на исходе жизни (в некотором смысле уже «после творчества»), во многом не совпадали с его былой творческой практикой.

В каждом событии жизни Гончаров непременно усматривал два разных масштаба, две меры: «большое» время медленных, эпически глобальных изменений, становление долгосрочных и устойчивых жизненных форм, а также «малое» время сиюминутной социальной динамики, стремительного рождение и падения идеалов-однодневок и героев — калифов на час.  

Белинский о романе «Обыкновенная история». Высказанное выше предположение о равнозначности для Гончарова «большого» и «малого» времени изображения жизни можно подтвердить, обратившись к истории истолкования первого романа Гончарова. Белинский, давший «Обыкновенной истории» «путевку в жизнь», прежде всего усмотрел  в романе никому не ведомого автора «страшный удар по романтизму».

Действительно, в романе речь идет о том, как приехавший в Петербург пылкий провинциальный идеалист Александр Адуев мечтает обрести в столице поэтическое призвание и признание,  вечную страстную любовь. Однако под влиянием суховатого, но вполне доброжелательного дяди Петра Ивановича, целиком погруженного в практические проблемы столичной жизни, Александр постепенно избавляется от романтических иллюзий. Что ж, все это как нельзя лучше соответствовало тогдашним воззрениям идеологов натуральной школы: век романтизма позади, настало время практических дел и развенчания наивного идеализма.

Однако в том-то и дело, что дебютный роман Гончарова вовсе не исчерпывался схемами физиологического очерка, предполагавшего простое описание социально типичных героев и событий. В финале романа дядя и племянник в сущности меняются ролями. Петр Иванович разочаровывается в своих жизненных принципах: погруженный в многолетние деловые заботы он и не заметил ухудшения здоровья любимой жены, которой петербургский климат был явно противопоказан. А Александр в итоге перенял все правила современной столичной жизни, оставил поэтические мечты, готов жениться по расчету и заняться приумножением своего благосостояния.

Вопреки прямолинейным декларациям Белинского, в жизни невозможно с полной степенью уверенности отделить “прогрессивные” начала, требующие прославления, от начал отживших, напрашивающегося на “страшный удар”.  “Эластична жизнь!” — вот одна из ключевых формул первого гончаровского романа; в человеческом быте и бытии одновременно, в причудливом переплетении существуют несколько “правд”, каждая из которых имеет право на существование.

Выбор между «идеализмом» и «практичностью», по Гончарову, попросту невозможен, нельзя доказать социально обусловленную и заранее предопределенную  прогрессивность либо реакционность одного либо другого начала. Почему так? Да хотя бы потому, что утрата младшим Адуевым юношеской мечтательности приводит его к некоему цинизму, к упрощению воззрений на жизнь,  в каком-то смысле — к вырождению Александра как личности. Наоборот, дядя Петр Иванович, оставивший многолетние привычки делового человека, обратившийся к ощущениям и эмоциям своей юности, словно бы прозревает и вызывает у читателя симпатию.

Белинский, как известно, был недоволен финалом «Обыкновенной истории», ему казалось более логичным, чтобы юный провинциальный идеалист Александр Адуев в ходе взросления остался бы идеалистом, но на столичный лад, т.е. превратился бы ... в славянофила. Несмотря на комичные попытки рассуждать о более «правильном» финале «Обыкновенной истории», критик сумел все же оценить художественную правоту автора романа, сказав о Гончарове, что он  «художник и больше ничего», т.е. выбор верной тенденции не является для него главной задачей.

Художественный мир гончаровских романов: универсальные принципы. Белинский, как это нередко с ним бывало, оказался — даже вопреки своим жестким теоретическим установкам периода натуральной школы — проницательным ценителем истинных достоинств художественного текста. Да, в его высказываниях об «Обыкновенной истории» содержится явное противоречие: непонятно, каким образом писатель— «художник и больше ничего» — наносит «страшный удар по романтизму»! Как это ни покажется странным, но эти противоречащие друг другу формулировки Белинского можно рассматривать как первый шаг к выявлению фундаментальных особенностей романной манеры русского прозаика.

Действительно, в книгах Гончарова всегда парадоксально сосуществуют тенденциозность, изображение актуальных, узнаваемо злободневных событий, с одной стороны, и — с другой — стремление к абсолютной поэтической изобразительности, желание, по любимому выражению Гончарова, «рисовать» буквально всё попадающее в поле зрения художника с равной степенью спокойной наблюдательности.

Это ключевое противопоставление (тенденция — чистая поэзия) можно спроецировать на самые разные сферы гончаровского художественного мира. Вспомним, например, еще раз о том, что в романах писателя всегда присутствуют два темпа и способа жизни: столичный        и провинциальный.

Ясно, что именно петербургская жизнь обычно изображается «тенденциозно», со всем возможным вниманием к насущным общественным проблемам. Столь же очевидно, что «чистая поэзия» у Гончарова зримо присутствует в описаниях размеренного быта русских усадеб. В «Обыкновенной истории» — это Грачи, откуда и приезжает в Петербург Александр Адуев, в «Обломове» с тою же степенью неторопливого внимания к поэтическим мелочам жизни описано родовое гнездо Ильи Ильича — Обломовка. Наконец, в «Обрыве» эпически неторопливое течение жизни сосредоточено в повседневной жизни обитателей Малиновки, усадьбы где царит бабушка главного героя художника Бориса Райского Татьяна Марковна Бережкова.

Еще один пример возможной аналитической работы с ключевой для Гончарова антитезой «чистой поэзии» и «тенденциозности». Подобная антитеза несомненно присутствует  в излюбленных для русского романиста контрастных сопоставительных характеристиках главных героев романов, обычно друзей-антиподов. Так, в «Обломове» мир «тенденции», современности, общественно актуальных проблем и поступков представляет Андрей Штольц, тип петербургского деятеля новой формации. С обликом же его друга-оппонента Ильи Ильича Обломова неразрывно сопряжена «чистая поэзия», самоценная описательность, достаточно вспомнить изображение неторопливого быта обитателей Обломовки, поместья, в котором вырос Илья Ильич.

Мотивы взросления и воспитания в прозе Гончарова. Понятие «роман воспитания» в литературоведении обычно применяется к произведениям, в центре которых находится фигура главного героя, на глазах читателя взрослеющего, избавляющегося от юношеских иллюзий и нащупывающего пути взаимодействия с «взрослым» миром. Один из ярких примеров — трилогия Гете: «Театральное призвание Вильгельма Мейстера» (1777—1885), «Годы учения Вильгельма Мейстера» (1795—1796), «Годы странствий Вильгельма Мейстера» (1821—1829).

У Гончарова мотивы романа воспитания наиболее отчетливо прочитываются в «Обыкновенной истории» (применительно к Александру Адуеву), однако присутствуют они также и в «Обломове» и в «Обрыве».

В первом романе Гончарова переход Адуева-племянника от романтической мечтательности к трезвой практичности мотивирован отнюдь не только приездом из патриархальной провинции в социально динамичный Петербург. Александр, кроме всего прочего, просто взрослеет, причем с возрастом яснее обозначаются коренные свойства его натуры, вытесняя случайное и наносное в его характере.

Таким образом, идеализм ассоциируется с юностью, практицизм — со зрелостью. С учетом этого факта тем более понятны причины, по которым, вопреки жестким схемам Белинского, в «Обыкновенной истории» сосуществуют на равных правах несколько правд и воззрений на жизнь. Ведь во взрослом человеке всегда так или иначе живет (и должен жить) ребенок, абсолютная утрата детской наивности и памяти о ней означала бы отсутствие не только наивности и инфантильности, но и искренности, способности к душевным порывам. Блажен, кто смолоду был молод, блажен, кто вовремя созрел, — лучше Пушкина о равнозначности для человека разных «возрастных ощущений жизни» сказать, кажется, невозможно.

Способность сохранить в себе детский, незамутненный суетой и нуждами «взрослого» существования взгляд на жизнь, — ключевая черта характера и для главных героев поздних романов Гончарова. Именно эта способность порождает в личности Обломова, наряду с пресловутыми ленью и бездействием, его доброту, смирение и чистоту помыслов. Так же и Райский — не только дилетант, неспособный к систематическому творческому труду, но еще и искренний романтический художник-максималист, не желающий делать уступки принятым в современном искусстве условностям и идеологическим схемам. «Детское» стремление воспринимать жизнь в её первозданной полноте и «взрослое» умение допускать компромиссы, добиваться практических результатов — эти правды существуют в художественном мире на равных правах.

Место путевых очерков в прозе Гончарова. Кроме трех обширных романов, еще одна книга Гончарова пользовалась огромной популярностью у читателей. Речь идет о двухтомнике, озаглавленном «Фрегат «Паллада», впервые увидевшем свет в 1958 году. Книгу эту составили многочисленные очерки, написанные Гончаровым во время кругосветного путешествия в составе экспедиции адмирала Е.В. Путятина. Фрегаты «Паллада» и «Диана» в течение трех лет (1852—1855) бороздили моря и океаны между Санкт-Петербургом и берегами Японии. Цель экспедиции была политической — переговоры и заключение договора с Японией. Однако для секретаря адмирала Путятина писателя Ивана Гончарова участие в плавании — удивительная возможность посетить Британские острова, а также экзотические страны и острова Африки, Азии и Океании.

О жанре и поэтике гончаровских очерков много спорили и спорят, мы обратим внимание лишь на единство творческих принципов писателя, определяющих родство между его романной и очерковой прозой. Гончаров, как мы уже говорили, подчеркивает, что у всякой поры развития человека, у всякого возраста есть свои преимущества, а также слабости. Очерки, написанные на борту «Паллады», доказывают: эта мысль верна не только по отношению к отдельным людям, она может быть применена и к человеческим сообществам, народам, государствам.

Что вызывает у Гончарова наибольший интерес: промышленные достижения англичан, первобытная экзотика Африки и Океании, тайны Японии? Ни  то, ни другое, ни третье, взятое в отдельности! Гончаров бесконечно далек от миссионерского пафоса, он всячески избегает снисходительного тона при изображении «отсталости» туземных народов, ясно осознает, что с приходом цивилизации их жизнь утратит многие черты нетронутой естественности и силы.

Таким образом, Гончаров настаивает на том, что развитие культур подчиняется органическим законам, а значит необузданная первобытная мощь молодых народов столь же самобытна и прекрасна, как умудренная трезвость народов «цивилизованных». Так художественные принципы автора знаменитых романов проявляются в очерковом жанре, также имевшем огромное значение для развития русской словесности.