Анна Анютина (11 В)

Мы помещаем текст доклада ученицы гуманитарного класса на Топалеровских чтениях 2017 года

При работе над романом «Бесы» привычное для Достоевского обращение к газетной уголовной хронике на этот раз осложняется недописанной повестью о поэте Картузове (черновые названия – «Смерть поэта» и «Картузов»). Образ поэта-недотепы и графомана задумывается Достоевским уже во время работы над романом «Идиот», куда этот персонаж и должен был быть встроен. Замысел основывался на решении добавить юмористическую линию в роман.
             Фамилию Картузова Достоевский взял из эпиграмм Вяземского, которые тот адресовал своему идеологическому противнику П.И. Голенищеу-Кутузову (дело в том, что Вяземский был карамзинистом, а Кутузов — шишковистом), для комического эффекта изменив фамилию того на «Картузов»[1]. Картуз — мужской головной убор, неформенная фуражка. Картузы использовались в армиях, оттого и возникает профессия поэта — военный, в нашем случае капитан.
          В черновиках к несостоявшийся повести Достоевский напишет «Картузов — сумасшедший, дикий и молчаливый человек. Самый неловкий человек, которого я только знал»[2]. Первоначальный образ схож с окончательным лишь отчасти: его стихи также нелепы, когда он начинает говорить, то, как пишет Достоевский, «часто себя при первом жесте компрометирует»[3]. Но окончательный Лебядкин не молчалив, напротив, его графоманство переходит и в устную форму.
             Карикатурный портрет Лебядкина максимально отталкивает читателя: <...> вершков десяти росту, толстый, мясистый, курчавый, красный и чрезвычайно пьяный, едва стоял предо мной и с трудом выговаривал слова. <...> Плотный парень, лет сорока, с багровым, несколько опухшим и обрюзглым лицом, со вздрагивающими при каждом движении головы щеками, с маленькими, кровяными, иногда довольно хитрыми глазками, в усах, в бакенбардах и с зарождающимся мясистым кадыком, довольно неприятного вида». Постоянное упоминание Достовевским о частом употреблении персонажем алкоголя дополняет его образ — то есть такая порочная черта совершенно не случайна, она нужна Достоевскому для того, чтобы создать особую модель поведения для персонажа, которая будет неотделима от его стихов. Стихи Лебядкина не только нелепы, но и пошлы. Гротескность нелепости Лебядкина доходит до точки абсурда, он становится тем, кому «чистое белье даже неприлично», настолько его образ соткан из омерзения. Помимо алкоголизма, Лебядкин бесчестный человек – он шантажирует одного из персонажей романа (Николая Ставрогина) тайною брака на своей полоумной сестре.
        Впервые капитан Лебядкин появляется в главе «Чужие грехи», где описывается злосчастный ужин у Ставрогиных, во время которого произошло разоблачение Степана Трофимовича. Капитан является в привычном для себя виде: пьяный, едва выговаривающий слова. Без каких-либо предисловий он начинает читать свои стихи:

Любви пылающей граната
Лопнула в груди Игната.
И вновь заплакал горькой мукой
По Севастополю безрукий.

«Хоть в Севастополе не был и даже не безрукий, но каковы же рифмы!» — объясняет Игнат хроникёру, вызывая у того омерзение.
        Фантастическое прошлое, выдуманное Лебядкиным для себя, служит фоном любовной лирики, адресованной Елизавете Тушиной. Вообще, большинство стихотворений Игната в романе — способ домогательства благосклонности барышни. Чувства к девушке у капитана находятся на комической грани между страстью и откровенной ненавистью — он способен и канонизировать ее, и обругать.
        Любовная граната — чувства, возникшие у Лебядкина и, не нашедшие отклика, безнадежно «лопнувшие».
          Следующее стихотворение («Звезде-Амазонке») капитан читает при упоминании Лизаветы Тушиной:

И порхает звезда на коне
В хороводе других амазонок;
Улыбается с лошади мне
Ари-сто-кратический ребенок.

        Капитан не унимается, объявляя свои строчки гимном: «Да ведь это же гимн! Это гимн, если ты не осел! Бездельники не понимают! Стой!» После чего падает, зацепившись за калитку. По сути это действительно гимн, потому как Лебядкин канонизирует для себя Тушину и воспевает ее. Здесь можно найти мотивы будущих «Стихов о Прекрасной даме» Блока (их отметил в своей статье Владислав Ходасевич)[4]. В первую очередь это, конечно же, отождествление со звездой. Помещая девушку на коня, Лебядкин отдаляет ее от себя (такой прием вообще характерен для стихов Лебядкина).
          Нарушение ритма в последней строке четверостишия не случайно: слово «аристократический» комически выпячивается.
           Его поведение — основа для заключения о том, что он бездарен. Его вычурное поведение и впихивание своих стихов, как я уже говорила, необходимо. Попытки донести свои стихи до общества не находят благодатной почвы, а отталкивают остальных персонажей от него.
            Следующее стихотворение можно прочесть в письме-признании Игната Лебядкина Лизавете Тушиной:

О, как мила она,
Елизавета Тушина,
Когда с родственником на дамском седле летает,
А локон ее с ветрами играет,
Или когда с матерью в церкви падает ниц,
И зрится румянец благоговейных лиц!
Тогда брачных и законных наслаждений желаю
И вслед ей, вместе с матерью, слезу посылаю.

«Составил неученый за спором», — поясняет в конце Лебядкин.
             Письмо Лебядкин пишет от лица «инфузории», уничижая себя перед Лизаветой.
В стихотворении он намеренно отдаляет ее от себя и возносит (на седле//в церкви). Ходасевич пишет, что «благоговейное и безнадежное созерцание издали — вот участь, с которой Лебядкин теперь примиряется»[5]. Такой участи он предаёт себя сам, отойдя от того состояния, когда его любовь граничила с ненавистью. То есть, любовная лирика имеет собственное развитие, и отношение поэта меняется в процессе.
         Это стихотворение появилось еще в первых черновиках Достоевского, только фамилия Лизаветы была Карамзина[6].
         Третье стихотворение любовной лирики называется «В случае, если бы она сломала ногу».

Краса красот сломала член
И интересней вдвое стала,
И вдвое сделался влюблен
Влюбленный уж немало.

            Здесь можно увидеть отсылку к стихотворению Бенедиктова «Наездница» («и жаркие члены объемлет диван»), которое входило в сборник, на который Белинский написал рецензию. В полном стихотворении (там 20 строчек, полностью оно в роман не вошло) по-разному обыгрывается слово «члены» (вызвано это, возможно, отказом Белинского цитировать это слово в своей рецензии).
            Это апогей абсурда. Сам повод для стихотворения комичен, он является реминисценцией к названиям од классицистов («на восхождение…», «на смерть…»). Обычно оды пишутся на выздоровление, но здесь комизм в том, что повод же совершенно обратный. Так же комизма добавляет сама ситуация — лирический герой Лебядкина способен влюбиться еще больше, если девушка сломает ногу.
              Любовная лирика Лебядкина представляет собой высокие темы в примитивной, комической форме, с изуродованными традициями и канонами.
            Самое известное стихотворение Лебядкина — «Таракан». Изначально оно пародирует стихотворение Мятлева (которое само в свою очередь пародирует стихотворение Полежаева «Вечерняя заря»), но помимо этого (судя по строке «мухи возроптали») высмеивает гражданские стихи 1860-ых годов. Само стихотворение принадлежит к жанру басни.
           Чтение происходит на вечере у Варвары Петровны. «Сударыня, один мой приятель—бла-го-роднейшее лицо, — написал одну басню Крылова, под названием
„Таракан“,—могу я прочесть ее?». Варвара Петровна спрашивает: «Вы хотите прочесть какую-то басню Крылова?», на что Лебядкин говорит: «Нет, не басню Крылова я хочу прочесть, а мою басню, собственную, мое сочинение!»
             В принципе, здесь вполне всё логично, и такой тезис «я написал басню Крылова» свидетельствует об осведомленности Лебядкина в жанре басни. То есть существуют басни Лафонтена, написанные на сюжет эзоповских или же басни Крылова, написанные на сюжет лафонтеновских. Лебядкин как бы продолжает эту цепочку писателей, написав стихотворение якобы на сюжет Крылова.


Жил на свете таракан,
Таракан от детства,

И потом попал в стакан,
Полный мухоедства...
Место занял таракан,
Мухи возроптали.
«Полон очень наш стакан», —

К Юпитеру закричали.

Но пока у них шел крик,
Подошел Никифoр
Бла-го-роднейший старик...

          Дальше Лебядкин говорит, что его басня не закончена и объясняет всё в прозе: «Никифор берет стакан и, несмотря на крик, выплескивает в лохань всю комедию, и мух и таракана, что давно надо было сделать. Но заметьте, заметьте, сударыня, таракан не ропщет! Вот ответ на ваш вопрос: «Почему?» «Та-ра-кан не ропщет!» Что же касается до Никифора, то он изображает природу».
          Соблюдены каноны басни: действующие лица — в большинстве своем животные, не считая единственного человека, но и тот является воплощением природы, присутствует басенный бог Юпитер.
           О Никифоре Ходасевич пишет, что Достоевский представляет изуродованное стихотворение на пушкинскую тему о равнодушной природе. (Здесь имеется в виду стихотворение «Брожу ли я вдоль улиц шумных..»)[7]
             Абсурдность, наверное, определяющая черта в стихах Лебядкина, и в этом их новаторство. И это то, что так повлияло на поэтов, которые впоследствии писали что-либо под его воздействием.
            Абсурд был преобладающим средством для обэриутов, на которых фигура Лебядкина оказала большое воздействие. Им важен был тот дилетантизм, который сочетался в нем с поэтическим новаторством. Достоевский подготавливал художественную революцию, и Лебядкин был одним из его средств. Лебядкина можно назвать первым поэтом-абсурдистом русской литературы.
             Заболоцкий в свое время признавался, что ценил Лебядкина больше, чем многих своих современников, а потому признание сходства его стихов со стихами капитана ему было приятно. Но при этом Заболоцкий определял свои стихи не как пародию, а как собственный взгляд, что и отличало его от Лебядкина. Если стихи Достоевского были пародией на классицизм, современников и т.д., то литературная форма Заболоцкого была, как он сам выражался, его зрением[8].
             Для Заболоцкого были важны графоманские традиции Лебядкина, которые стали особенно популярны у поэтов 20-х годов.
               Влияние Лебядкина особенно чувствуется в сборнике Заболоцкого «Столбцы». В первую очередь это уход от высокой поэзии — название, бытовые и карикатурные детали. Во-вторых, натурфилософские мотивы, которые появляются у Лебдякина в «Таракане», у Заболоцкого — в «Лодейникове». Ожившая природа у Заболоцкого (скажем, «кричащий камень») перекликается с природой в лице человека — Никифора.
          На обэриута Николая Олейникова Лебядкин повлиял, наверное, больше, чем на всех остальных. Олейников сам на это указывает своим эпиграфом из Лебядкинского «Таракана», вставив его перед собственным стихотворением.
            Сюжет «Таракана» явно перекликается с «Превращением» Кафки (некоторые исследователи полагают, что у Кафки тоже имелся ввиду таракан), но это скорее совпадение, нежели намеренные реминисценции, потому что в те годы рассказ был непопулярен. Сюжет у Кафки показан трагически, тогда как у Олейникова все выглядит смешно и трогательно.
        Возникает странная параллель: капитан Лебядкин принадлежит к списку «маленьких людей» Достоевского, а таракан Олейникова сам представляет маленького человека, которого убивает безжалостная система в лице вивисектора.
         В обоих случаях стихотворения заканчиваются разрушением — у Лебядкина природа в лице Никифора прерывает хаос в стакане, у Олейникова, соотвественно, система в лице вивисектора.
           Олейников нарушает даже те неопределенные границы правдоподобия, которые были присущи басням. Он всё отрицает и делает смешным. И.З.Серман пишет, что нелепый гротеск, каким была басня Лебядкина, у Олейникова превращается в ироническую картину жизни в абсурдном по существу мире[9]. Таким образом Олейникову нужна только форма, но не суть.
         Поэты начала 20-го века обращаются к Лебядкину как к новатору своего времени, как к первому поэту в русской литературе, избравшему формой для своих стихов — пародию, а темой — абсурд.
          Впоследствии интерес к абсурду появлялся в русской литературе в 50-х годах 20-го века как следствие желания продолжить дело обэриутов. К Лебядкину обращался Владимир Высоцкий (я бы назвала стихотворение «Гербарий»), но на ОБЭРИУ он произвел наибольшее впечатление.
            Серман пишет, что пародийные по своей форме стихи из «Бесов» оказались необходимым моментом в литературном брожении конца 1920-х годов[10].
           Абсурдизм Лебядкина — это отрицание высокой поэзии, ее привычных форм. Это спор с поэтическим прошлым русской литературы.