Помещаем доклад ученицы 10-го гуманитарного класса на Топалеровских чтениях 2015 года.
Нино Мережко. Религиозная тематика романа Достоевского «Бесы»
Сбились мы, что делать нам?
«Бес - злой дух в религии и народных поверьях», - изъясняет нам толковый словарь русского языка.
Фабулой одноименного произведения Фёдора Михайловича Достоевского служит дело об убийстве студента Ивана Иванова «Народной расправой» — преступной группировкой, возглавляемой Сергеем Нечаевым. Люди, развращенные революционной пропагандой, позволили злому началу души заковать себя в цепи духовного подчинения. Возникает вопрос: кто может позволить взять над собой верх? «Наши не те только, которые режут и жгут, да делают классические выстрелы или кусаются. Учитель, смеющийся с детьми над их богом и над их колыбелью, уже наш. Адвокат, защищающий образованного убийцу тем, что он развитее своих жертв и, чтобы денег добыть, не мог не убить, уже наш. Школьники, убивающие мужика, чтоб испытать ощущение, наши, наши... наших много, ужасно много, они и сами того не знают» (Достоевский. Бесы. СПб., 2014, с. 410-411).
Лозунги о свободе, равенстве и братстве, провозглашаемые либералами-революционерами — лишь утопическая сторона предлагаемого будущего, которой не суждено реализоваться. Ведь всегда найдется хотя бы один, считающий себя лучше остальных, и один, считающий себя худшим из всех. О каком же равенстве может идти речь, пока подобные мысли посещают хоть одну голову из шести миллиардов? «Мы провозгласим разрушение», — говорит Верховенский, — и разрушение накрывает с головой умы граждан. Икона теперь — кусок дерева, молитва —смешные слова, самоубийство — великий подвиг, восславляющий человекобога.
Говоря о самоубийстве, невольно или же, наоборот, совершенно осознанно, проносишь в мыслях: «безбожие». Подобное вселяло ужас и страх перед потерей ценнейшего дара человеку — его жизни. Сейчас же люди даруют смерть. Получается, Бог им уже не страшен? Увы, это неоспоримый факт: они сами себе закон. Мыслящий человек обязан предстать перед судом собственного здравомыслия и зрелости духовной, обретя, как они выражаются, «искреннее счастье», и всё то хорошо, что для людей хорошо. И снова бессмысленный путь к абсолютной свободе и равенству, которых нет:
— Кто научит, что все хороши, тот мир закончит.
— Кто учил, того распяли.
— Он придет, и имя ему человекобог.
— Богочеловек?
— Человекобог, в этом разница. (Достоевский, 235).
Верует ли Кириллов в собственные слова? Он, атеист, зажигает лампадку, он, атеист, говорит, что без Бога нельзя, но почему тогда он отрицает?
— А сами еще не молитесь?
— Я всему молюсь. Видите, паук ползет по стене, я смотрю и благодарен ему за то, что он ползет. (Достоевский, 235).
Не это ли есть вера, вселюбящая и всепрощающая? В этом трагедия русского человека: сомнение и отторжение. На мой взгляд, образ Алексея Нилыча Кириллова — один из наиболее глубоких и сложных духовно в романе: в нем святость и безумная идея, вера и безверие. В нем сила и бессилие, контрастирующие в теории «великого самоубийства»: с одной стороны, это отказ от борьбы, опущенные кисти и предсмертная поволока в глазах; с другой — сила и решимость, на которую способен не каждый. Кириллов живет, как монах, но его не покидают вопросы. Сомнение — неотъемлемая часть веры.
Киркегор говорил: «Коммунизм будет выдавать себя за движение политическое, но, в конце концов, окажется движением религиозным» (Степун. Бесы и большевистская революция. Русское зарубежье в год тысячелетия крещения Руси. М., 1991, с. 365). Эта цитата окончательно подтверждает идею произведения. В Евангелии писалось: «Бесы, вышедши из человека, вошли в свиней; и бросилось стадо с крутизны в озеро и потонуло» (Евангелие от Луки, глава VIII, 32-26). Не аллюзия ли это на авторитарную форму правления, когда один человек, избирая себя властителем, руководит стадом безвольных подобострастных верователей в справедливость? Будь то коммунизм или социализм, в любом случае, один подчиняет себе других, забывая о «светлой идее», которую он внедрял в умы социума, и думая лишь о своей выгоде.
Вспоминая духовный путь самого Достоевского от либерала-петрашевца до глубоко верующего человека и убежденного монархиста, возможна параллель с одним из центральных образов романа — Иваном Павловичем Шатовым, прототипом которого послужил студент Иван Иванов, как раз «Народной расправой» и убитый. Для меня это человек с удивительно сложной судьбой, который на протяжении всей своей жизни сомневался, боролся с самим собой, преодолевал и в конце обрел покой. Господь подарил ему возможность узреть рождение нового существа: «Веселитесь, Арина Прохоровна...Это великая радость... — с идиотски блаженным видом пролепетал Шатов, просиявший после двух слов Marie о ребенке... Тайна появления нового существа, великая тайна и необъяснимая... Было двое, и вдруг третий человек, новый дух, цельный, законченный, как не бывает от рук человеческих; новая мысль и новая любовь, даже страшно... И нет ничего выше на свете!» (Достоевский, 577).
Шатов умер за веру, навеки разомкнув узы кровавого социализма. Революция, заслонившая Христа от всех, кто боролся за справедливость, пыталась захватить и Шатова, заставляя его последовать «примеру многих». Борясь с Богом внутри себя, он стал лишь выше, признав поражение. Это и означает «уверовать»: самому убедиться и самому прийти, и это дороже бессмысленного ношения креста на груди того, кто не хранит веру в сердце. Тогда и смерть не страшна, и вечна будет жизнь духа и мысли.
Начиная говорить о сатанистах, нельзя не задать вопрос хотя бы самому себе: «Нельзя ли назвать верующими и их, ведь они верят в существование беса?». Поначалу это звучит абсурдно, но и в этом есть своя истина. Получается, каждый верит, и каждый человек — верующий. Ужасен тот, кто, ставя себя на вершину, не верит ни во что: «Тихон прочел, припоминая слово в слово: «И ангелу Лаодикийской церкви напиши: сие глаголит Аминь, свидетель верный и истинный, начало создания Божия: знаю твои дела; ни холоден, ни горяч; о если б ты был холоден или горяч! Но поелику ты тепл, а не горяч и не холоден, то изблюю тебя из уст моих. Ибо ты говоришь: я богат, я разбогател, и ни в чем не имею нужды; а не знаешь, что ты жалок, и беден, и нищ, и слеп, и наг». (Достоевский, 669). Вот он, смысл жизни: найти и уверовать в то, что ты увидишь и в темноте. Так верил каждый герой «Бесов». Они выдвигали теории, пытаясь убедить других верить так же, как и они. Люди шли, и люди отказывались идти. Но относиться к Богу одинаково невозможно, и в этом причина попытки внедрения идеи Антихриста в православную Россию.
Что есть Бог? Абстрактное понятие или же дух внутри любого из нас, постичь которого дано, увы, не каждому? Это свет, льющийся из глубины души, но почему революция отрицает его? Задавать этот вопрос бессмысленно и бесполезно: легче управлять стадом черни, заставить верить в отсутствие, и, таким образом, убивать веру верой собственной. Вот они, бесы, идущие наружу и возвращающиеся обратно. Главная ошибка девственного ума — хранение «Шигалевщины» под подушкой и создание для себя новой Библии, о которой религиозный философ Н.О. Лосский размышлял, как о «Шарже, созданным ненавистью Достоевского к атеистическому социализму». (Лосский. Достоевский и его христианское миропонимание. Нью-Йорк. 1953. с. 396). Пытаясь подойти к демократии, еще сильнее вгрызаешься в замкнутый круг социальной и духовной скованности.
Теория Шигалева есть прежде всего слепое убеждение в равенстве. Долой развитие, долой свободу, но мнимая свобода «Шигалевым» нужна, иначе не сделать людей рабами: и пусть ими правит тот, кто позволил себе развиться. Впоследствии под влиянием теории Раскольникова и «Шигалевщины» возникла теория «сверхчеловека» Ницше, который словно услышал мольбы Верховенского: «О, дайте взрасти поколению!» (Достоевский, 411). Без поколения разврата не создать тот мир, о котором мечтают бесы. «Русский Бог уже спасовал пред дешёвкой» (Достоевский, 411). Вершина нигилизма —желание показать народу, что Бог не уберегает от нищеты, болезней и насилия и, умирая, породил горе. И как они ошибаются, забыв, что лишь сам человек развивает эмбрион злобной сущности. Людям необходима вера, но нужна ли она Верховенскому и «кучке»? «Одно или два поколения разврата теперь необходимо; разврата неслыханного, подленького, когда человек обращается в гадкую, трусливую, себялюбивую мразь, — вот чего надо!» (Достоевский, 411). В «Бесах» мы находим аллюзию на теорию Родиона Романовича: тварь ли дрожащая или право имеешь?
Бог необходим, ибо он дарует прощение, а, значит, и главную силу. Безверие тоже необходимо, ибо оно может даровать смирение и признание. Но лозунг нигилизма — светское равнодушие, коим прикрывается обсценное отрицание: «И у русского человека так перемешано и так спутано апокалиптическое и нигилистическое, что трудно бывает различить эти полярно противоположные начала» (Бердяев. Духи русской революции). Стальной Иван Царевич — новый герой молодого разваленного поколения, неспособный на чувства и эмоции, хладнокровно блуждающий по земле. Увы, именно эти люди разбиваются о камень духовного развития первыми.
«Бог уловляет людские души удочкой, дьявол забрасывает сеть», — говорил Александр Дюма-отец. Едва оказавшись у истоков хронологии, люди подвергались соблазну: будь то запретный плод с райского дерева или запретная мысль, отобрать которую у человека не под силу никому, кроме него самого. Зло привлекает людей «благородной» оболочкой, ведь гораздо легче плыть на поверхности, нежели бороздить глубины. Как тяжел путь к истинной вере, к дару чувствовать, что ты не один. Бог оставляет за человеком свободу, бес – прокладывает дорогу, ведет прямо, не позволяя заблудиться и вернуться обратно. Мы могли бы предположить, что зло можно уничтожить, но без него мир существовать не сможет так же, как и без добра. Без зла не понять, какой силой обладает свет, без падения не осознать, как ценна борьба. И люди борются.
Можно ли говорить о вере каждого из героев «Бесов», не имея в виду Бога? О вере в справедливость и равенство Степана Верховенского? Его вера – заблуждение, тщеславие и слепая сентиментальность. Он был «облагодетельствован» Варварой Петровной Ставрогиной для воспитания сына Николая, хотя собственного Петрушу он отдал на съедение теткам. Получается, зачатки революционных идей и «необходимый» либерализм послужили началу развития социализма? Тем не менее Степан Трофимович ищет Бога в себе и окружающем мире. Для него это – тяжелый духовно и физически подъем до нравственного идеала. Душа «начинающего революционера» не омрачена мировоззрением нигилистов: прощальная речь Верховенского – преклонение пред эстетикой и провозглашение её вечной жизни: «А я объявляю, — в последней степени азарта провизжал Степан Трофимович, — а я объявляю, что Шекспир и Рафаэль – выше освобождения крестьян, выше народности, выше социализма, выше юного поколения, выше химии, выше почти всего человечества, ибо они уже плод, настоящий плод всего человечества, и, может, высший плод, какой только может быть! Форма красоты уже достигнутая, без достижения которой я, может быть, и жить-то не соглашусь…» (Достоевский, 473). В мире, наполненном удушающим стремлением всё изменить, не прожить без вечной, недвижимой силы красоты. Степан Верховенский так и остался на перепутье двух дорог: отторжения новых идей и невозможности возвращения к старым. Этот персонаж, как и его Петр Степанович, обладает «говорящей» фамилией – сторонники противоборствующих идей, отец и сын, но чья мысль в итоге проберется в верха и встанет во главе?
Верили ли во что-то сами «бесы»? «Дьявол не может быть безбожником», — говорил Лешек Кумор, и он прав. Мысли о Боге посещают их едва ли не чаще: отрицание или же холодное безразличие – их попытка осознать, даст ли он им сил, или же их собственный эгоизм приведет к потере надежды. Петр Верховенский верил в разрушение, в свои силы и непререкаемую власть. Человек, сущность которого открывается слишком поздно, успев причинить боль. Он позволяет вам знать о нем ровно столько, сколько хочет сам, но о других знает всё. «Змей-искуситель», скользящий в обществе, его можно или ненавидеть, или боготворить. Человеческая жизнь для него – ничто, ведь рано или поздно он опустится в смуту. Почему же не направить его туда сразу, таким образом подчинив себе? Внедряя «маски» в размеренную жизнь города, он заставляет содрогаться. Но Петр Верховенский, безусловно, верит. В нем нет «теплоты», он обжигающе холоден и поэтому способен на чувства: гордыня, гнев, страх не воплотить план в действительность. «Бес» Петра Степановича наблюдает сверху, не желая опускаться до уровня «рабов», на самом деле, величественно корчится на дне, путешествуя в собственных иллюзиях, забывая об изначальной своей идее и наслаждаясь лишь собой. (Как много горя из-за людей).
Образ «Принца Гарри» противоречит змееусту Верховенскому. За высокомерием скрывается неуверенность в завтрашнем дне. Это потерянный, лишний человек. Он мечется, томится, но воздвигает неразрушимую стену, которая не позволяет раскрыть его до конца. «Неверующий, он стремится к вере, хочет ее, он непрерывно колеблется между безверием и желанием веры, и так как к необходимости веры приводит его всё тот же разум, то его желание веры носит рассудочный и «надрывный» характер. Образы Кириллова и Шатова воплощают в себе это основное противоречие ставрогинской души. В них Ставрогин «созерцает себя, как в зеркале». Оба они верят в него, «не могут вырвать его из своего сердца», думают, что следуют только его идеям» [Гессен. Трагедия зла (философский образ Ставрогина)]. Немыслимые абсурдные поступки и каменный взгляд в нем жили в гармонии: «Поразило меня тоже его лицо: волосы его были что-то уж очень черны, светлые глаза его что-то уж очень спокойны и ясны, цвет лица что-то уж очень нежен и бел, румянец что-то уж слишком ярок и чист, зубы как жемчужины, губы как коралловые, — казалось бы, писаный красавец, а в то же время как будто и отвратителен» (Достоевский, 43). Его красота неестественная, стеклянная: словно, надевши маску, он существует на Земле. Красота его «льется через край», слишком невозмутим взгляд, но позднее становится ясно, что и он в борьбе. Ежедневно он борется с самим собой. Убирает руки за спину, обжегшись шатовской пощечиной; стреляет в воздух на дуэли с Гагановым, не желая сражать противника. Для Кириллова и Шатова Николай Ставрогин был духовным отцом и покровителем, они следовали, как казалось им, за его идеями, слушали и наблюдали, вникали и откладывали в сердце: «Вспомните, что вы значили в моей жизни, Ставрогин», — говорит на прощание Кириллов. «Это ли подвиг Николая Ставрогина!», — в отчаянии вскрикивает Шатов. Николай Всеволодович – высшее существо, далекое от мнения общества, от сплетен на дне. Во время диалога с Шатовым Ставрогин всё так же вял, показывая, насколько ему безразлично происходящее вокруг. Своим хладнокровием «Принц Гарри» разом отвергает всё, во что, возможно, когда-то верил. Единственное, что остается у него – поиск Бога в душе: он верит и убегает от веры, задает вопросы и не желает находить ответы. Глава «У Тихона» отчасти раскрывает сущность Ставрогина. Раскаивается ли он, придавая огласке безбожные поступки? Нет. Не поэтому он обнажает свою душу, не поэтому трагично завершает жизнь – в итоге он сломался, забыв о прежней непоколебимости, потерял контроль над собой, но он ушел из жизни во тьму, а не во свет. Жажда покаяния – не есть ее искреннее желание. И пусть он ранее встречался с осуждением – к тому, что ждало его после печатания тех листков, он готов не был: «Не приготовлены, не закалены…» (Достоевский, 690). Но Тихон произносит и такие слова: «Если веруете, что можете простить сами себе и сего прощения себя в сем мире достигнуть, то вы во всё веруете!». Значит, верил Ставрогин, верил в Святого духа в глубине очерствевшей души, пусть и беспокойно метался всю жизнь, но сам не сможет ответить, в поисках чего: «Я вижу…я вижу, как наяву, — воскликнул Тихон проницающим душу голосом и выражением сильнейшей горести, — что никогда вы, бедный, погибший юноша, не стояли так близко к самому ужасному преступлению, как в сию минуту!» (Достоевский, 693). В жизни Ставрогина не было искренних чувств: его мог спасти крик отчаяния или же искренний веселый смех. Эмоции, живые и непосредственные, освещали бы его. Достоевский показывает читателю, что даже настолько отсохший человек может быть любим. Даша Шатова верит в него, в самое ценное, что есть в человеке – умение любить. Не отвергая любовь, Ставрогин очистил бы душу, хотя, может, она была настолько черна, что воскресить ее уже бы не удалось.
На мой взгляд, роман «Бесы» является лучшей работой Федора Михайловича Достоевского. Это произведение о жизни и смерти, о вере и безверии, о чувственности и безразличии, а главное, — о людях. И по сей день люди недовольны своей жизнью, тянутся к переменам и к собственному величию; так же люди верят и не верят, обретают и теряют. За это я так люблю классику – она вечно и нерушимо располагается рядом с читателем.
Подводя итог моего повествования, я осмеливаюсь высказать главную мысль романа: человеку необходимы две вещи: вера и любовь. «Поелику мы теплы», темное начало берет верх, и выходят бесы, которых ранее так старательно пытались скрыть. Этим и удивительно человечество: гармонией двух начал, добра и зла, и только нам самим решать, какими быть. Не сказки Степана Верховенского о прекрасном светлом будущем сделали Ставрогина отчужденным еретиком, не воспитание вдали от отца сделало Петра Верховенского кровавым социалистом, не общество сделало Лямшина и Липутина глумливыми слугами Сатаны— люди сами решают, подчиняться им или нет. В том, кто верит несмотря ни на что, настоящая сила, недоступная «кучке» Верховенского и их подобиям. Стоит лишь не дать заблудиться искренности и доброте, и тогда «видевшие расскажут, как исцелился бесновавшийся».
Список использованных источников:
1. Ф. А. Степун «Бесы и большевистская революция». [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.philology.ru/literature2/stepun-91.htm
2. Евангелиe от Луки. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://biblia.org.ua/bibliya/lk.html
3. Н. О. Лосский «Достоевский и его христианское миропонимание. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.rulit.net/books/dostoevskij-i-ego-hristianskoe-miroponimanie-read-266605-1.html
4. Роман Достоевского «Бесы» в оценке литературной критики ХХ века. [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.superinf.ru/view_helpstud.php?id=4297
5. Н. А. Бердяев «Духи русской революции». [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.vehi.net/berdyaev/duhi.html
6. С. И. Гессен «Трагедия зла (философский образ Ставрогина)». [Электронный ресурс]. Режим доступа: http://www.odinblago.ru/path/36/3
Федор Михайлович Достоевский. «Бесы». (Издание «Азбука», СПб., 2014).
Фридрих Ницше. «Так говорил Заратустра». ( Издание «Жазушы», Алма-Ата. 1991).
