А.И. ЖУРАВЛЁВА, М.С. МАКЕЕВ.
ГЛАВА 3. «БЕДНОСТЬ НЕ ПОРОК»
Драматическое столкновение тысячелетней общенародной укорененной культуры с преломлением новой европейской культуры в сознании традиционалистской купеческой среды лежит в основе комедии «Бедность не порок» (1854). Именно этот конфликт составляет зерно сюжета пьесы, как бы втягивая в себя все другие сюжетные мотивы, в том числе и любовную линию, и отношения братьев Торцовых. Старинная русская бытовая культура здесь выступает именно как общенародная. Она — вчерашний день современных Островскому купцов, нередко ещё поколение или два назад бывших крестьянами. Быт этот ярок, живописен и в высшей степени поэтичен, по мысли Островского, и драматург всячески стремится художественно доказать это. Веселые, задушевные старинные песни, святочные игры и обряды, связанное с фольклором поэтическое творчество Кольцова, которое служит образцом для песен, слагаемых Митей о любви к Любови Гордеевне, — все это в комедии Островского не средство оживить и украсить спектакль. Это художественный образ национальной культуры, противостоящей нелепому, искаженному в сознании темных самодуров и хищников образу заемной для России бытовой культуры Запада. Но это именно культура и быт патриархальные. Важнейшим и наиболее привлекательным признаком подобных отношений оказывается чувство человеческой общности, крепкой взаимной любви и связи между всеми домочадцами — и членами семьи, и работниками. Все действующие лица комедии, кроме Гордея и Коршунова, выступают как опора и поддержка этой старинной культуры.
И все-таки в пьесе отчетливо видно, что эта патриархальная идиллия — нечто несовременное, при всей своей прелести несколько музейное. Это проявляется в важнейшем для пьесы художественном мотиве праздника. Для всех участников патриархальной идиллии подобные отношения не будни, а праздник, т.е. радостное отступление от обычного уклада, от повседневного течения жизни. Хозяйка говорит: «Святки — х0чу потешить дочку»; Митя, пуская переночевать Любима, объясняет такую возможность тем, что «праздники — контора пустая».
Все герои как бы вступают в своеобразную игру, участвуют в каком-то радостном спектакле, хрупкое очарование которого немедленно нарушается вторжением современной реальности — бранью и грубой воркотней хозяина, Гордея Торцова. Стоит ему появиться, как умолкают песни, исчезает равенство и веселье (см. д. I, явл. 7; д. II, явл. 7).
Взаимодействие /праздника и буден выражает в пьесе Островского соотношение идеальных, с точки зрения писателя, форм патриархальной жизни с той же патриархальностью, которая существует в современном драматургу купеческом быту. Здесь патриархальные отношения искажены влиянием денег и наваждением моды.
Мотив денег, которые, по словам Любима, «дуракам вредны», традиционен для пьес Островского. В высшей степени активен и значителен этот мотив в комедии «Бедность не порок». С наибольшей последовательностью он реализован в любовной фабуле, но связан также и с линией Любима. «Наваждение моды» — это своего рода лейтмотив образа Гордея.
Гордея сравнивали с Журденом, героем комедии Мольера «Мещанин во дворянстве». Основная причина всех бед домашних Гордея, судьбами которых он распоряжается самовластно, — его стремление заставить их забыть, что «у нас тятенька-то мужик был», и намерение «жить по-нынешнему, модами заниматься». Имя героя — явный намек на то, что его обуяла гордыня, да и жена упоминает о гордости мужа. Весь его дом живет по старине, прочно связан с традиционным бытовым укладом, ценит не только русское платье, но и национальные обычаи (святочные игры, ряженье, народные песни). Гордей от жены требует: «Хочешь сделать у себя вечер, позови музыкантов, чтобы это было по всей форме»; гостей, по его мнению, угощать нужно не привычными наливками и мадерой, а шампанским и т.д.
Поведение Гордея объясняется тем, что в соблазн его вводит «цивилизованный» современный фабрикант Африкан Савич Коршунов.
В системе образов пьесы Гордей даже именем контрастно соотнесен с образом своего обедневшего брата Любима Торцова. Он выступает как основное препятствие на пути к соединению влюбленной пары, его дочери Любови Гордеевны и бедного приказчика Мити, судьбу которых в конце концов устроит Любим.
Главная причина, по которой Гордей противится счастью дочери, — желание выдать её за Коршунова, переехать в Москву, где бы он «всякую моду подражал <...> сколько бы хватило <...> капиталу». В его затуманенном соблазнами «цивилизации» сознании прочно убеждение, что дочь его должна быть счастлива с Коршуновым, поскольку в Москве будет «по-барски жить, в каретах ездить»; переняв комически искаженные внешние приметы «цивилизованного», «барского» житья, Гордей сохранил, однако, в неприкосновенности патриархальные представления о законности своей абсолютной власти над всеми домашними — от жены до приказчиков, о полном и единоличном праве отца решать судьбу дочери. Однако, по мысли Островского и по мнению других героев пьесы, Гордей это право утратил: ведь родители за детей перед Богом отвечают, и отец не должен из-за прихоти, корысти или каприза обрекать дочь на замужество со злым стариком, замучившим свою первую жену, как говорят о Коршунове некоторые персонажи. Нарушает Гордей и ещё одну незыблемую заповедь патриархального мира, когда обижает разорившегося и раскаявшегося в своем загуле брата Любима, пришедшего просить у него работу и кров. Глава рода и купеческого дела должен поддерживать своих менее удачливых родственников, тем более невозможно обидеть родного брата.
Показывая «русского Журдена» во всей неприглядности его нелепого, опасного для окружающих, но вместе с тем комического поведения, Островский и ему не закрывает путь к прозрению. С помощью брата Любима и он понимает, что чуть не погубил дочь, и даже публично признается в этом: «Ну, брат, спасибо, что на ум наставил, а то было свихнулся совсем. Не знаю, как и в голову вошла такая гнилая фантазия».
В комедии «Бедность не порок» сталкивается идеальная любовь Мити и Любови Гордеевны, также патриархальная по своей сути, с темным безудержным самодурством Гордея, которое, по мнению Островского, есть лишь искажение и опошление идеи родительского авторитета, насмешка над ней. Не случайно именно Митя напоминает матери своей возлюбленной основной принцип, основную заповедь патриархально понятой обязанности родителей по отношению к детям: «За что девичий век заедаете, в кабалу отдаете? Нешто это не грех? Ведь, чай, вам за неё надоть будет Богу ответ дать». Митя упрекает не за то, что судьбу Любови Гордеевны решили без её ведома и согласия, а за то, что в мужья выбрали плохого, жестокого, страшного человека. Любовь Гордеевна и не мыслит возможности нарушить отцовскую волю и готова покориться ей, принимая предстоящий брак как подвиг послушания, как жертву. Очень характерно, что дочь не просит отца послушать её, последовать её желанию, в отчаянии она молит его: «Тятенька! Не захоти ты моего несчастья на всю мою жизнь!.. Передумай!..» При всем этом Любови Гордеевне не откажешь в своеобразном мужестве. Приняв решение, она проявляет твердость, не хочет никого мучить зрелищем своих страданий. Когда Пелагея Егоровна, пытаясь ей посочувствовать, хвалит и жалеет Митю, Любовь Гордеевна решительно её останавливает: «Ну, маменька, что там и думать, чего нельзя, только себя мучить».
Островский видит в поведении Любови Гордеевны не рабскую покорность, тем более не страх перед невзгодами, которые ждут девушку в случае нарушения отцовской воли. Героиню удерживает мысль о моральном долге,, как этот долг понимается в её среде; «Должна я ему покориться, такая наша доля девичья. Так, знать, тому и быть должно, так уж оно заведено исстари. Не хочу я супротив отца идти, чтобы про меня люди не говорили да в пример не ставили. Хоть я, может быть, сердце свое надорвала через это, да по крайности я знаю, что я по закону живу, никто мне в глаза насмеяться не смеет». Любовь Гордеевна — человек сильный и цельный. её любовь к Мите искренняя, горячая и с оттенком какой-то взрослой, материнской жалости к бедному и зависимому человеку. «Ах, Аннушка, как я его люблю-то, кабы ты знала! <...> Парень-то хороший... Больно уж, он мне по сердцу, такой тихий да сиротливый».
Любовь Мити и Любови Гордеевны опоэтизирована Островским, она представляется ему полным выражением настоящей любви, как её понимают в народной среде. Не случайно поэтому отношения любящих все время сопровождаются как лейтмотивом народными лирическими песнями. Особенно тесно связана, соотнесена с фольклорной стихией Любовь Гордеевна. В соответствии со складом её личности речь героини немногословна и сдержанна, но вся строго выдержана в чисто народном, крестьянском стиле. Если в складе речи Мити виден приказчик, в неё проникают обороты и выражения «гостинодворской галантности», то речь Любови Гордеевны совершенно лишена подобного налета.
Любовь Гордеевна сама не поет, в её речи нет цитат из песен, она даже немного суховата и лишена яркой поэтической образности. Но зато вся судьба Любови Гордеевны в пьесе Островского как бы «выпета» другими героями. Все повороты её отношений с Митей, с женихом, с родителями комментируются любовными лирическими песнями и песнями свадебного обряда. Поэтому не будет преувеличением сказать, что Любовь Гордеевна — героиня песенная и в высшей степени поэтическая. Она в наибольшей степени близка к народу среди всех героев комедии. Митя стоит как бы на следующей ступеньке, в его облике преобладают, как и у Любови Гордеевны, глубоко симпатичные Островскому народные начала. Драматург подчеркивает доброту Мити, которая так ярко выразилась в его сочувствии Любиму, в стремлении посильно помочь ему. Митя — прекрасный, самоотверженный сын. На попреки Гордея, что он бедно одевается, Митя отвечает: «Уж пущай же лучше я буду терпеть, да маменька по крайности ни в чем не нуждается».
Как этого и требует патриархальная мораль, Митя почтителен к старшим. Он с сердечным расположением относится к Пелагее Егоровне, находящемуся «в опале» Любиму. Следовательно, почтительность Мити бескорыстна и ничуть не связана с видами на какие-то выгоды, ничем не напоминает, например, почтительность Подхалюзина по отношению к имеющим вес и власть, столь контрастирующую с его беспардонной грубостью к тем, кто либо зависит от него, либо не может уже быть ему полезным. Характерно, что все угнетенные домочадцы симпатизируют Мите, верят в его доброту и искренность его хорошего отношения. Пелагея Егоровна, сожалея, что дочь просватана и должна расстаться с Митей, говорит о несбывшейся надежде молодых людей вымолить согласие Гордея Карпыча на их брак: «А хорошо бы! Полюбовалась бы на старости. Парень-то такой простой, сердцем мягкий, и меня-то бы, старуху, любил». В последнем действии Любим, уговаривая брата благословить дочь на брак с Митей, просит: «Пожалей ты и Любима Торцова! <...> Брат, отдай Любушку за Митю — он мне угол даст. <...> Мне работишку дадут; у меня будет свой
горшок щей».
Терпеливо сносит Митя попреки и брань Гордея Карпыча. Вместе с тем в его отношении к хозяину нет и следа угодничества или лести. Он только вежлив, не более.
Митя бескорыстно и самоотверженно любит дочь Гордея. Его разговор с Пелагеей Егоровной о предстоящем браке Любови Гордеевны показывает, что он в отчаянии не только оттого, что любимая потеряна для него навеки, но едва ли даже не больше оттого, что просватали её за злого, страшного старика. Хотя в своих главных представлениях о жизни, в основных нравственных убеждениях Митя — человек патриархального мира, в нем уже видны некоторые черты, обусловленные влиянием нового времени. Мы уже не раз обращали внимание на речь Мити, свидетельствующую о его принадлежности к определенной социальной прослойке, — особый приказчичий язык, сочетающий народную основу с признаками «образованности», некоторого городского лоска, «хорошего тона», преломленного в сознании малокультурной купеческой среды. Речь как бы намекает на его профессию и связывает с Гордеем Торцовым. С Любимом Торцовым сближает Митю другая черта, обусловленная влиянием нового времени, для Островского черта безусловно положительная, — это искренняя бескорыстная тяга к образованию уже в подлинном значении этого слова, тяга к поэзии, к книге. Жизненно правдоподобно, что приобщают Митю к этой культуре стихи Кольцова. Разговор о Кольцове в первом действии как будто бы эпизодический, тем не менее весьма значителен: поэзия Кольцова проникает в среду купеческой молодежи. Героям кажется, что Кольцов «в точности описывает» их чувства. Однако нам ясно, что не только «в точности описывает», но и формирует их чувства, воспитывает: недаром непосредственно за этим разговором Митя сообщает, что сочинил песню. Это песня о его собственной любви к Любови Гордеевне, любви, которая так возвышенно понята Митей и его друзьями именно под влиянием кольцовской поэзии. Главным препятствием на пути любящих оказывается в комедии воля отца невесты. Казалось бы, мотив этот совершенно традиционный: в основе драмы влюбленных лежит социальное, имущественное неравенство. Первоначально действие и развивается именно в этом направлении. Так понимает положение вещей и сам Митя. В стихах, сочиненных для Любови Гордеевны, он пишет: «Понапрасну свое сердце парень губит, / Что неровнюшку девицу парень любит». Яша Гуслин воспринимает эту любовь своего друга как несчастье, как нечто безусловно несбыточное: «Лучше, Митя, из головы выкинь. Этому делу никогда не бывать, да и не раживаться.<...> Вот Анна Ивановна мне и ровня: у ней пусто, у меня ничего, — да и то дяденька не велит жениться. А тебе и думать нечего». Мотивировка невозможности брака, как видим, чисто денежная.
Но уже во втором действии появляется новый оттенок, мотив, связывающий любовную фабулу пьесы с основным конфликтом — борьбой исконного, патриархального жизненного уклада и «наваждения моды». Гордей сообщает о решении выдать дочь за Коршунова и приводит причины решения: дело, оказывается, не в богатстве жениха, а в желании Гордея иметь своего человека в столице, где он намерен жить и «подражать всякую моду». Загоревшись страстью «подражать всякую моду» и заставить забыть, что его «тятенька мужик был», Гордей как бы теряет свою «колею в жизни», начинает чувствовать себя в высшей степени неуверенно, все время боится оплошать и, как всякий человек в таком положении, быстро делается внутренне зависимым, превращаясь в удобный объект для всякого рода влияний. Несмотря на свою шумную, но беспорядочную активность, Гордей Карпыч — фигура пассивная, игрушка в руках других людей. Борьба за Гордея и составляет фабулу главного конфликта пьесы, выраженного через столкновение Коршунова и Любима Торцова. История влюбленной пары и поведение Гордея в этой истории оказываются поводом для столкновения двух главных антагонистов пьесы, причем Коршунов выступает здесь как лицо корыстно заинтересованное, как соперник героя-любовника, а Любим Торцов — как бескорыстный защитник справедливости.
Образ Коршунова написан Островским чрезвычайно интересно, совсем по-особому. Решающее значение имеет то, каким он представляется действующим лицам. Пелагея Егоровна считает Коршунова главным виновником «перерождения» Гордея Карпыча. И это понимание как бы реализуется в способе изображения героя. Коршунов — злой гений, демон Гордея, а если воспользоваться словами более близкими к лексикону изображаемой среды, — враг, нечистый, мурин, который смущает Гордея. «Уж я так думаю, что это враг его смущает!» — сетует жена Гордея. Характерно особое значение слова «враг», свойственное старинному русскому языку: враг — дьявол, искуситель.
Здесь у Островского происходит оживление древнего эвфемистического значения и обыгрывание двух смыслов: Коршунов — враг светлого начала, враг всех положительных героев пьесы и попросту враг семьи Торцовых: брак Любови Гордеевны с Коршуновым явно не сулит ничего хорошего не только для неё — ни для кого из семьи. И этими героями (исключение — один Любим) Коршунов и воспринимается как нечистый. Чужое и отчасти непонятное, но явно враждебное старому укладу начало дано как загадочное, таинственное. Самое имя Африкана Савича Коршунова — словно и не имя, а прозвище, данное какой-нибудь странницей, ждущей бед из Белой Арапии.
Ореол этой страшной таинственности развеивает Любим. В его судьбе, оказывается, Коршунов тоже играл роль «искусителя». Но в этой истории Коршунов лишается всякой таинственности, Любим трезво оценивает его как жулика, сознательно разоряющего получившего наследство и загулявшего купеческого сына — самого Любима в молодости. По сути дела, «искуситель» Коршунов в рассказе Любима превращается просто в вора.
Победа Любима над Коршуновым оказывается поворотным пунктом в судьбе всех героев комедии. И в построении пьесы отчетливо выразился ключевой характер роли Любима Торцова: он своей волей всех спасает, включая и темного, потерявшего голову брата Гордея.
В ремарке положение Любима в системе действующих лиц определено именно по отношению к Гордею — «богатому купцу». О Любиме же сказано: «... его брат, промотавшийся». Контрастная соотнесенность персонажей подчеркнута и семантикой имен. По своей фабуле история Любима (о ней он сам рассказывает в монологе) — несколько переосмысленная притча о блудном сыне. Сюжет этот, повествующий о горестных приключениях молодого человека, вырвавшегося из-под опеки патриархальной семьи и мечтающего пожить по своей воле, потому и был весьма популярен на Руси, что выражал долго бывший актуальным конфликт. В судьбе Любима этот конфликт претерпевает, однако, характерные изменения. Вместо примирительного финала евангельской притчи — нечто прямо противоположное. Сперва он развивается традиционно: блудный сын кутит «по кружалам», в пьесе — развлечения по трактирам («... шпилен зи полька!» — цитирует себя Любим) и посещение театров. Для закутившего купчика это покуда ещё стоит в одном ряду. Есть и традиционный мотив друзей, оставивших юношу после его разорения в кутежах, в которых и они участвовали за его счет. Финал же этой осовремененной притчи совсем иной, противоположный евангельскому рассказу и его древнерусским вариациям, где отец с распростертыми объятиями встречает раскаявшегося сына, дошедшего до крайних пределов нищеты и позора, живя по своей воле, и мечтающего о возвращении в рай патриархальной семьи. Гордей же (замещающий здесь отца) стыдится брата и не хочет иметь с ним ничего общего.
Еще более важное отличие от притчи — сама суть образа Любима. В евангельской притче круг поисков замыкается, герой возвращается к изначальному состоянию, опыт, обретенный в скитаниях, ничем его не обогатил, а лишь подтвердил ценность патриархального существования. Любим же рассматривает свои скитания все же как «науку», горькую, но обогащающую («...нам, дуракам, наука нужна»). Коренное отличие Любима, выразившееся и в его сюжетной роли, очевидно: в пьесе Островского Любим — единственный действительно «новый» человек. Он не только сохранил важнейшие черты народной нравственности (доброта, достоинство, стремление помочь ближним и любовь к людям), но и обогащен ощущением своей личности, индивидуальности, свойством, неведомым патриархальному сознанию. Любим принадлежит к типу героев, которых можно назвать авторскими и зрительскими представителями на сцене, героев, которым доверено выражать истину. Любим наряду с Несчастливцевым едва ли не наиболее прямой наследник Чацкого на русской сцене (не по фактуре, конечно, а по своей художественной функции и в какой-то мере — по своему положению по отношению к остальным действующим лицам). А смена образной фактуры и речевой интонации героя, провозглашающего истину, — одно из знамений времени: в литературе середины века появляется целый ряд таких «негероических» героев, выражающих несомненные истины (ср. Мармеладова в «Преступлении и наказании» Достоевского, многие персонажи Некрасова).
Выступая в фабуле защитником подлинной патриархальной культуры и связанных с ней персонажей, сам Любим иной. Его облик определяется связью с современной Островскому городской культурой. Ему одному присущ некоторый налет интеллигентности. Так, он нередко употребляет иностранные словечки и выражения, мимоходом, иронически, но всегда уместно. В его речи и поведении отразилась и театральная культура эпохи (цитаты из популярного репертуара). Элементы городского просторечия сочетаются у него с обилием пословиц, поговорок, с народным острословием, местами его монологи походят на раешные сценки (см. д. III, явл. 10). Однако все это именно элементы его речевого облика, важные вкрапления в речь, основу которой составляет живой, но вполне правильный и свободный язык москвича середины XIX в. Это особенно заметно в сравнении с молодым героем Митей, только тянущимся к культуре: речь Любима льется свободно и естественно — Митя скован, подбирает слова, мешая простую и искреннюю речь с оборотами приказчичьей вежливости.
«Забулдыга» Любим — наиболее здравомыслящий герой в пьесе, он смеется над дворянскими претензиями брата, понимает опасную власть денег над темными людьми, ценит скромного и честного Митю, видит, в чем состоит истинное счастье племянницы, и умеет спасти её от страшной участи. Весь финал со счастливой развязкой пьесы задуман, спланирован и как по нотам разыгран Любимом. Его план основывается на точном понимании натуры и Коршунова, и брата Гордея.
Таким образом, персонаж, открывающий истину, разоблачающий злодея, вразумляющий потерявшего «колею в жизни» брата и счастливо соединяющий влюбленных, — Любим Торцов. Столь активная, можно сказать, решающая роль положительного героя в развитии событий — нечастое явление у Островского.
Этот герой произвел очень большое впечатление на современников своей художественной новизной. Оценки колебались от крайнего неприятия («Бедность не порок, да и пьянство не добродетель» — острота, приписываемая великому актеру М.С. Щепкину и многократно повторенная критиками) до восторженных строк Ал. Григорьева, посвященных Любиму Торцову в прозе (статьи) и даже в стихах.
Любим Торцов скоро стал популярнейшей «гастрольной» ролью русских актеров, вошел в культурную память, и имя его стало употребляться в нарицательном значении («неправильный», «неблагообразный», герой, проповедующий истину и успешно защищающий слабых).