А.Л. Зорин
«ГОРЕ ОТ УМА» И РУССКАЯ КОМЕДИОГРАФИЯ 10—20-х ГОДОВ XIX ВЕКА
Проблема соотношения «Горя от ума» с непосредственно предшествующей ей комедийной традицией не слишком часто поднималась в нашем литературоведении, хотя призыв рассматривать «Горе от ума» в соотнесённости с общеидеологической и художественной проблематикой русской литературы и русского театра 1810-1820-х годов[1] прозвучал тридцать лет назад. Лишь в работах А. Слонимского и С. Фомичёва можно найти детальное сопоставление «Горя от ума» с предшествующими комедиями других драматургов и ранними пьесами Грибоедова[2]. Но и эти авторы обращают основное внимание на непосредственные текстовые соответствия,
проходя мимо параллелизма сюжетов и системы персонажей, имеющего для понимания поэтики «Горя от ума» чрезвычайно существенное значение.
Стало уже хрестоматийным разделять догрибоедовскую русскую комедию 1О-х - 2О-х годов на два направления: памфлетно-сатирическую комедию нравов, представленную прежде всего произведениями А. Шаховского и М. Загоскина, и светскую комедию интриги, признанным мэтром которой был Н. Хмельницкий[3].
Такое деление, безусловно, имеет основания, но, видимо, не следует его абсолютизировать. Преимущественный интерес к лёгкости и изяществу интриги присущ Шаховскому и Загоскину не в меньшей степени, чем Хмельницкому или Писареву, а эстетические каноны светской комедии заключали в себе консервативно-охранительное содержание, которое было вообще свойственно комедии тех времён. Это содержание выражалось не столько в выпадах против литературных и общественных противников, разбросанных в некоторых пьесах памфлетного направления, сколько в системе характеров, в принципах сюжетосложения, принятых в русской комедии.
Весьма распространено в комедийной практике тех времён следующее сюжетное построение: два молодых человека спорят из-за руки своей избранницы, которая уже сделала выбор и на протяжении всей пьесы неизменно благоволит к одному из них[4]. Естественно, соискатели противопоставлены друг другу по своим качествам. Это противопоставление всегда охватывает одни и те же черты героев.
Скромность – заносчивость, молчаливость – болтливость, сдержанность – злоязычие, серьёзность – шутовство. Первые свойства в перечисленных оппозициях всегда принадлежат счастливым избранникам, вторые – их неудачливым соперникам. Препятствием к браку обычно является отсутствие благосклонности родителей или воспитателей девушки к достойному кавалеру. По ходу действия это препятствие устраняется, и комедия венчается свадьбой, а шутовской любовник (Фольгин или Блёсткин, Звонов или Кутермин) осмеивается и изгоняется. Сами значения фамилий указывают на основную черту в характере героя-неудачника, вернее на единственную черту, ибо, как известно, комедия тех времён не отличалась глубиной психологического анализа.
Итак, говорливость и насмешливость воспринимаются как главные пороки. Соответственно, скромность и почтительность обратятся в основополагающие достоинства.
«Отменно скромен, тих» — так охарактеризован Вольский, первый любовник «Благородного театра» Загоскина. За скромность и любят девушки своих будущих мужей. Нетрудно увидеть содержательное наполнение этой канонизированной коллизии[5]. Бессловесные исполнители наделяются прямотой и благородством, а непочтительные насмешники оказываются в лучшем случае пустыми болтунами, в худшем — лжецами и негодяями. Интересно, что А.Л. Слонимский в упоминавшейся работе находит текстовые параллели исключительно между Чацким и отрицательными героями рассматриваемых комедий.
Давление формы на содержание оказывается настолько мощным, что даже тогда, когда за комедию берётся П. Катенин, чьи взгляды были противоположны консервативно-охранительным, его произведения вполне включаются в традицию. Сколько ни старался Катенин придать как можно больше яда и справедливого пафоса обличениям «умника» Зельского из «Сплетен», вся правда на стороне простоватых, но скромных и добрых Варягина и Игорева. А. Слонимский заметил ряд совпадений между монологами Зельского и Чацкого[6], но нравственная дискредитация мошенника Зельского накладывает тень и на его речи. Недаром «Сплетни» были переработкой пьесы Грессе «Le mechant», ставшей источником для Шаховского и Загоскина, придерживавшихся иных позиций. И совершенно права Настенька, вокруг которой и разворачивается с некоторыми изменениями описанная нами коллизия, когда она говорит о Зельском:
Все славят ум его, но этого ума
Нельзя, мне кажется, быть в целом свете хуже.[7]
Потребовался грибоедовский гений, чтобы характеристика, данная Софьей уму Чацкого:
Что гений для иных, а для иных чума.
Который скор, блестящ, и скоро опротивит,
Который свет ругает наповал,
Чтоб свет о нем хоть что-нибудь сказал[8],
являющаяся как бы развитием слов Настеньки, звучала нестерпимой пошлостью. Традиционный конфликт наполнился новым содержанием.
Рассмотрим для примера одну из знаменитейших и наиболее репертуарных пьес того времени — комедию Хмельницкого «Говорун». Коллизия сводится к двойному соперничеству графа Звонова (говоруна) и Модестова. Они оба претендуют на руку вдовы Прелестиной и на важное назначение. Вдова, естественно, склоняется к Модестову[9] , но её тетушка, графиня Чванова, благоволит Звонову, который и должен получить место. Впрочем, сам Звонов не верит в то, что не он избран Прелестиной, — настолько он превосходит, как ему кажется, умом и достоинствами своего конкурента (шутовскому любовнику вообще свойственно не верить в то, что ему предпочтён другой. Этот же мотив использован в «Светском случае», в «Благородном театре» и в других комедиях того времени). Но своей болтливостью Звонов раздражает Чванову так, что она отказывает ему. Одновременно граф оказывается лишённым места. И вдова и назначение достаются Модестову.
Интересно, что в кульминационный момент граф заговаривается до такой степени, что не замечает, как все его собеседницы ушли и он остался один, а уходя, осмеянный и превращённый в шута, он говорит:
Но мне пересказать об этом остаётся
И всем, и каждому, кто первый попадётся[10].
Как ни далеко отсюда до желания Чацкого «Излить всю жёлчь и всю досаду», общность ситуации, в которой оказываются герои, несомненна. Но, конечно, Звонов похож на Чацкого лишь местом в сюжетной системе, а никак не характером. И его нелепая уверенность в собственном превосходстве мало походит на трагический самообман Чацкого, упорно не желающего верить, что избранник его возлюбленной столь ничтожен. Да и сцена, когда Звонов, заговорившись, видит вместо шести старушек, с которыми он беседовал, служанку, больше напоминает эпизод с Репетиловым, обнаружившим Загорецкого на месте Скалозуба, чем похожую ситуацию с Чацким.
Надо сказать, что аналогия с Репетиловым не единична. Совпадения буквально разбросаны по тексту. «... Он юрист. Прекрасный человек, но на руку нечист, — за взятки он под суд нечаянно попался»[11], — говорит Звонов. Эти слова не могут не напомнить знаменитую репетиловскую тираду: «В Камчатку сослан был, вернулся алеутом и крепко на руку нечист. Да умный человек не может быть не плутом». Напоминают репетиловские речи и россказни Звонова о собственном участии в сочинительстве комедий, и рассуждения о женитьбе и её выгодах, и перечисления знакомых. А сцена, когда граф заговаривает шесть старушек, забавно отражается в эпизоде с шестью княжнами, заговорившими Репетилова. И интонациями своими бессвязная графская болтовня крайне похожа на репетиловские монологи. Опять-таки следует оговориться. Однолинейному графу — олицетворению болтливости – далеко до Репетилова, в котором Пушкин обнаружил «2, 3... 10 характеров». И всё же, пожалуй, можно утверждать, что, исполняя в сюжете функцию, соответствующую функции Чацкого, граф каркасом характера похож на Репетилова. В этом соответствии есть глубокая закономерность, на которой у нас ещё будет случай остановиться.
Мы рассмотрели некоторые черты системы персонажей, традиционной для русской комедиографии того времени. Как же случалось, что, сохранив в общих чертах саму систему, Грибоедов решительно пересматривает породившие её традиции? Каким о6разом Модестов, который «скромен, мил, умён и молодец собою»[12] развивается во «врага дерзости» Молчалина, а на месте «мастера сочинять, злословья и хвалы» Звонова оказывается Чацкий?
Э л ь м и р а
С ума его сведу,
С а ф и р
По милости жены
Не первый попадет в число он сумасшедших.
Так обсуждают Ариста, героя первой комедии Грибоедова «Молодые супруги», его жена и друг. Этот малозначительный обмен репликами не заслуживал бы внимания, если бы мотив безумия главного героя не разрастался у Грибоедова от комедии к комедии, достигая в «Горе от ума» ведущего положения.
«Ни под каким видом не вышла бы замуж за этого безумного» (стр. 166)— говорит Варинька о Беневольском, шутовском любовнике следующей пьесы Грибоедова — комедия «Студент». И здесь дело уже не в единичной реплике.
«Автор всерьёз задумывается над шутовскими словами Беневольского, и былое шутовство внезапно обернётся высокой поэзией», — пишет С. Фомичев в серьёзной и обстоятельной статье о «Студенте».[13]
Беневольский, студент, полный мечтаний то о военном, то о государственном, то о поэтическом поприще, судящий о жизни по книгам, приезжает из Казани в Петербург с целью жениться на Вариньке, воспитаннице Звёздова, большого петербургского барина, которая уже влюблена в «скромного» Полюбина. Первоначально Звёздов благосклонно относится к Беневольскому, но скоро тот своими нелепостями раздражает всех в доме, и Варинька достается Полюбину, а Беневольский вынужден принять место корректора. При этом Беневольский до последнего момента не верит, что Варинька может предпочесть ему глупого и невежественного, с его точки зрения, Полюбина. Трудно не заметить сходства всей этой ситуации с рассматривавшейся нами сюжетной схемой. Сходство очевидно, но и различие велико. Различие это вызвано размышлениями Грибоедова над проблемой взаимоотношения личности и общества, которые потом найдут своё воплощение в «Горе от ума».
Пересечениям мотивов «Студента» и «Горе от ума» посвящена упомянутая статья С. Фомичева. Правда, исследователь, как уже говорилось, проходит мимо сюжетного параллелизма двух пьес, но замечает целый ряд текстуальных соответствий, что и позволяет ему сделать выводы об известной общности системы персонажей обоих произведений. На сходство Фамусова со Звёздовым обращали внимание на протяжении ста лет[14]. С. Фомичеву удалось увидеть в Полюбине молчалинские задатки. «Я только придерживался вашего мнения», «Ваши слова могут служить наставлением», — говорит он Звёздову; «Не надобно столько прав, ни столько политики, я, как видите, ничего этого не проходил, а статский советник», — высокомерно наставляет он Беневольского. Отсюда и впрямь не так уж далеко до молчалинского прославления «умеренности и аккуратности» и убеждения, что в его лета «не должно сметь своё суждение иметь». И в друге Полюбина, шурине Звездова, гусарском ротмистре Саблине, исследователь обнаруживает черты, которые разовьются потом в Скалозубе. «Я об этом никогда ничего не думаю и сочинителей терпеть не могу», — рычит Саблин на Беневольского и, издевательски уговаривая его пойти в военную службу, заявляет; «мне бы, напротив, в сто раз было веселее, кабы вы попали и прямо в полковники: вы так сухощавы, судя по всему проживёте недолго, скорей бы вакансия очистилась». На память приходит скалозубовское: «Вакансии как раз открыты: то старших выключат иных, иные, смотришь, перебиты». Среди совпадений, не отмеченных исследователем, — реплики персонажей, не занимающих параллельных мест в сюжетных системах «Студента» и «Горя от ума», но передающие сходное отношение общества к странным людям Чацкому и Беневольскому.
«Студент»
Саблин
Не терплю я этих марателей: всякий из них презирает всех, думает, что он всех умнее, ничем не дорожит. (стр. 151)
«Студент»
П о л ю б и н
Однако вы дурно делаете, что не хотите служить с вашими способностями, вашими познаниями. (стр. 146)
«Горе от ума»
Княгиня
Послушать, так его мизинец
Умнее всех…(стр. 70)
«Горе от ума»
Фамусов
Не служит, то есть в том он пользы не находит.
Но захоти — так был бы деловой.
Жаль, очень жаль, он малый с головой. (стр. 22)
«С течением времени… в сатирическом увеличительном стекле лицо не рассуждающего ни о чём военного глянет страшным оскалом аракчеевского служаки; преуспевающий на службе молодой человек окажется готовым на всё подлецом, и появится сомнение, так ли уж плох человек, живущий поэтическими мечтами»[15], — пишет С. Фомичев и, естественно, пытается найти параллели между Беневольским и Чацким, опять сопоставляя сходные высказывания. К найденной С. Фомичевым параллели между словами Беневольского: «Жизнь свободная, усмешка Музы, вот все мои желания. Чины и богатства для меня не приманчивы, что они в сравнении с поэзией» — и знаменитым отрывком из монолога Чацкого «А судьи кто?» можно, пожалуй, добавить ещё перекликающиеся характеристики, данные Беневольским и Чацким своим оппонентам, сходные фразы, произносимые этими героями перед своим уходом со сцены.
Беневольский:
Тот статский советник... и не читал ни «Сына отечества», ни «Музеума», но он мне после угождал взорами, речьми, чтобы изгладить дурное впечатление, которое надо мной сделало его невежество... (О Полюбине).
А этот гусар… ещё храбрится своей глупостью.
(О Саблине) (стр. 147)
Чацкий:
Молчалин прежде был так глуп,
Жалчайшее создание!
Уж разве поумнел, а тот
Хрипун, удавленник, фагот,
Созвездие манёвров и мазурки.
Беневольский:
Мечты моей юности, сопутницы неизменные, …куда вы исчезли
заманчивые? (стр. 171)
Чацкий
Так, отрезвился я сполна.
Мечтанья с глаз долой, и
Спала пелена.
На этом, видимо, текстуальные соответствия и заканчиваются. В облике самого Беневольского слишком мало черт, общих с характером Чацкого. В задачи Грибоедова на этом этапе вовсе не входила реабилитация шутовского героя. Напротив, в «Студенте» он и Катенин метили в своих литературных противников[16] и стремились максимально дискредитировать их, выведя в лице Беневольского. Но, как это часто бывает, установка вступила в противоречие с логикой развития персонажа и идейное наполнение традиционного сюжета оказалось поставлено под некоторое сомнение. Впрочем, до решительного пересмотра этого сюжета и места в нем шутовского любовника ещё далеко. Беневольский при всех чертах странного человека, «безумца», прежде всего обычный шут. Не случайно первой ассоциацией, которую он вызывает, оказывается ассоциация вовсе не с Чацким, а с Репетиловым.
«Беневольский пустомеля, пьяница, мот, волокита, рифмоплёт, картёжный игрок, свои незавидные денежные дела он пытается поправить выгодной женитьбой, и в то же время он либерал, политик, деятель. Всё это совершенно в духе Репетилова»[17].
Сразу оговоримся, — всё это неправда. Полнейшая неприспособленность Беневольского к мотовству, пьянству, волокитству и игре в карты становится очевидной при мало-мальски внимательном чтении «Студента». А обвинение Беневольского в желании выгодно жениться — и вовсе выдумка исследователя. Ничего подобного в «Студенте» нет и быть не может, настолько далёк Беневольский даже от такого элементарного практицизма. Собственно говоря, и в «Горе от ума» строки, характеризующие Репетилова прежде всего как мота, пьяницу, повесу и игрока, зачёркнуты в черновике пьесы; проблемы, связанные для Грибоедова с этим образом, были глубже и значительней. Но ошеломительные натяжки Ф. Бирюкова имеют свою логику. В болтовне Беневольского есть нечто, роднящее его с Репетиловым, а в его склонности судить о мире по книгам видна страсть к повторению чужих слов – страсть, давшая фамилию Репетилову. Мы снова видим, что герой, которому суждено в генезисе своём дать Чацкого, оказывается более всего похож на Репетилова. Ещё раз обратим внимание на этот факт, чтобы затем к нему вернуться.
Между Беневольским и Чацким был еще один промежуточный этап, отмеченный образом Рославлева из «Притворной неверности».
«Притворная неверность», как и «Молодые супруги», восходит к иному архетипу. Это пьесы испытания и перевоспитания ревностью. Мы не станем рассматривать их сюжетной структуры и остановимся только на характере главного героя грибоедовской пьесы. Рославлев в первой же реплике комедии охарактеризован как странный и неистовый человек.
«Ну нет, любить, как ты, — на бешенство похоже», говорит о нём его друг Ленский. Слово «бешеный» в его различных вариантах употребляется применительно к Рославлеву около десяти раз, а в конце он и сам о себе говорит: «Такой я сумасшедший». Горячность и страстность делают ревнивца Рославлева смешным, и всё же здесь автор уже не скрывает своей симпатии к герою.
«Притворная неверность», последняя чистая комедия Грибоедова, в наибольшей степени предвещает «Горе от ума».
Без правил, без стыда, без чувств и без ума.
И в дружбе и в любви равно непостоянны.
Вот люди!… И для них мои поступки странны.
Я не похож на них. Так чуден всем кажусь.
Да я пустых людей насмешками горжусь…
Кто любит истинно?
(стр. 180)
Вряд ли стоит приводить аналогичные высказывания Чацкого. Родство совершенно очевидно. Грибоедов относится к смешному герою ещё иронически, но уже с явной теплотой. Отсюда недалеко до полного сочувствия автора бывшему шутовскому любовнику и взрыва всей комедийной традиции, который осуществил Грибоедов в «Горе от ума».
Итак, Грибоедов в «Горе от ума» использует традиционный сюжет, но как бы выворачивая его наизнанку. Исследователи любят говорить о многостороннем изображении героев в «Горе от ума». Отмечается, что положительный герой Чацкий бывает порой смешон и нелеп, Молчалин не только подлец, но и воспитанный, по-своему неглупый молодой человек, Фамусов не только невежественный ретроград, но и заботливый отец, Софья не только ничтожная московская барыня, но и умеющая глубоко чувствовать девушка. Вдумаемся, не указывают ли все эти «но» и на противоречие между привычным амплуа героя и его реальной сутью в «Горе от ума»? Автор передаёт свои мысли и чувства осмеиваемому герою, а персонажи, обычно изображаемые с симпатией, становятся мишенью сатиры. Привычная комедийная ситуация оказывается зеркально перевёрнутой.
Следует отметить, что Чацкому противостоят два кандидата на руку Софьи, а не один, как это обычно бывало в комедиях. Во многих пьесах в первом любовнике кроме скромности подчёркивались свойства из неё вытекающие — храбрость и прямота. В «Липецких водах», «Не любо — не слушай, а лгать не мешай», «Полубарских затеях», «Светском случае», «Воспитании, или Вот приданое» прямо отмечена военная профессия героя. В первый раз Грибоедов расщепляет этот персонаж на два ещё в «Студенте», где намечено ироническое отношение к Саблину и Полюбину. В «Горе от ума», где скромность оборачивается низостью и лицемерием, а прямота военного — тупым солдафонством, два действующих лица уже совершенно необходимы. С другой стороны, по понятным причинам, в новой интерпретации сюжета, предложенной Грибоедовым, исключена возможность первоначальной благосклонности родителей девушки (в данном случае Фамусова) к герою, выполняющему функции шутовского любовника. Так возникает необходимость в введении нового, нелюбимого девушкой, соискателя её руки, которому, однако, прочится в жены героиня. Эта функция и отдана Скалозубу.
Поэтому невозможно согласиться с Вл. Орловым, считающим, что «по правилам комедийного жанра Чацкий должен жениться на Софье, преодолев все препятствия»[18]. Скорее, наоборот, по жанровым канонам жениться на Софье должен был бы Молчалин. Кстати, первая редакция комедии, в которой отсутствует сцена разоблачения Молчалина, отнюдь не исключает этой возможности. Впрочем, строить предположение на тему, что было бы, если бы в «Горе от ума» жанр остался чистым, — явная схоластика. Жанр не может быть безразличным к идейному содержанию произведения. И, пересмотрев традиционный сюжет, Грибоедов вводит в комедию новый конфликт — конфликт выдающейся личности и общества — и тему крушения личности, выброшенной обществом. Нетрудно увидеть, что это тема трагедийная. Заметим, что трагедия тех времён, в отличие от консервативной комедии, могла выражать и часто выражала идеи политического радикализма. Сошлемся на сочинения того же Катенина, Кюхельбекера, Глинки, Жандра.
Таким образом, анализ сюжетных схем и их интерпретации неизбежно привел нас к разговору о жанре «Горе от ума». Пожалуй, наиболее адекватную характеристику жанровой природы пьесы дал Ю. Тынянов в статье «Сюжет “Горя от ума”». «Центр комедии — в комичности положения самого Чацкого, но здесь комичность является средством трагического, а комедия видом трагедии»[19]. Исследователь верно почувствовал противоречие между комедийным сюжетом и трагическим конфликтом, воплощённым в этом сюжете, между трагической сущностью Чацкого и комической ролью, которую он исполняет. Ощущал это противоречие и сам Грибоедов. И здесь мы неожиданно подходим к Репетилову и его месту в сюжетной системе пьесы[20].
Довольно широко распространена точка зрения, что Репетилов является пародией на Чацкого. Однако до сих пор не выяснен вопрос, какими средствами и в каких целях осуществляется эта пародия. В. Соловьев в интересной статье, посвященной зеркальному построению «Горя от ума», поддерживая идею о пародийности Репетилова, видит в падении Репетилова при входе только повторение падения Максима Петровича перед Екатериной[21]. Исследователь не обращает внимания на то, что в пьесе есть ещё одно падение при входе.
«Чуть свет уж на ногах! и я у ваших ног». Существуют свидетельства, что эта реплика Чацкого интерпретировалась большинством актеров как падение. Убеждает в этом и сходство последних реплик героев.
... Пойду искать по свету,
Где оскорбленному есть чувству уголок.
Карету мне, карету, — говорит Чацкий.
Поди, сажай меня в карету, Вези куда-нибудь, — с этими словами уходит со сцены Репетилов. И между первыми и последними репликами Репетилов, комически снижая, повторяет Чацкого. Подобно тому как Чацкий рассказывает Софье о своих чувствах к ней, Репетилов распинается перед Чацким, сокрушаясь по поводу его нелюбви к нему. Подобно Чацкому, Репетилов осуждает своё прошлое, произносит страстные монологи, не замечая, как уходят его слушатели и, наконец, подобно Чацкому, его объявляют сумасшедшим!
«Полечат, вылечат авось», —говорит Хлёстова о Чацком и, обращаясь к Репетилову, неожиданно заключает: «А ты, мой батюшка, неисцелим, хоть брось». Вспомним, что выше нам уже приходилось отмечать сходство с Репетиловым тех героев, сюжетные функции которых достались Чацкому,
В произведении, где герой, который должен быть шутовским, преображен в трагического, на периферии сюжета оказывается чистый шутовской персонаж. Пародия? Не будем спешить с выводами. За многочисленными сходствами упущено одно, но решающее различие. Репетилов прекрасно уживается в фамусовском обществе.
«Можно ль против всех», — хором обрушиваются на Репетилова шесть княжон, формулируя, таким образом, главное обвинение общества Чацкому. Совпадение полное. Но Репетилов мгновенно капитулирует: «Простите, я не знал, что это слишком гласно», — говорит он. И в следующем явлении Репетилов радостно склоняется перед Хлёстовой. Герой, воплотивший в себе черты сюжетных предшественников Чацкого, органически входит в круг его антагонистов, и, сталкивая Чацкого с Репетиловым, Грибоедов стремится очистить образ Чацкого от того налёта комизма и репетиловшины, которую неизбежно создаёт его роль в сюжете, акцентировать трагичность его положения. Так что слово «пародия» здесь вряд ли уместно. Цель этих сниженных отражений не в развенчании и дискредитации, в которых заключается смысл пародии, а напротив — в утверждении и героизации.
Но подобное стремление само по себе свидетельствует о том, что шутовские элементы в характере Чацкого ощущались автором и вызывали его опасения. Комедийная форма лопнула, не выдержав трагического конфликта и образа трагического героя, зато конфликт и герой трансформировались, приняв в себя комические черты. Вспомним, что первые разговоры о трагической сути «Горя от ума» начались лишь во второй половине столетия, многие современники Грибоедова, в числе которых были Пушкин, Вяземский, Гоголь, Белинский, скептически относились к Чацкому. Не была ли одной из причин этого явления продолжавшаяся жизнь комедийной традиции в сознании читателей той эпохи, в то время как для потомков традиция эта была уже мертва и не могла влиять на их восприятие «Горя от ума»?
Во всяком случае, сам Грибоедов, радостно декларировавший в знаменитом письме к Катенину свою свободу от любых канонов, всё-таки оказался связанным с этими канонами. Доказательством тому служит хотя бы недооценка писателем собственного шедевра. Он отзывается о «Горе от ума» как о «мелочной задаче», категорически отказывается писать новую комедию[22]. Грибоедов обращается к жанру, который, как ему кажется, может наиболее адекватно воплотить волнующие его проблемы — к чистой трагедии; однако его многочисленные замыслы так и не были осуществлены.
Таким образом, новая идеологическая интерпретация сюжета разрушила сам принцип канонического сюжета, а разрыв между амплуа героя и его сущностью заполнился реалистической характеристикой, отменявшей само понятие амплуа.
Впервые напечатано: Филология. Сб. работ студентов и аспирантов филологического ф-та МГУ. Выпуск 5. М., 1977.
[1] Орлов Вл. Художественная проблематика Грибоедова. — «Литературное наследство», т. 47—48, 1940, стр. 7-8.
[2] Слонимский А. «Горе от ума» и комедия эпохи декабристов. В сб.: А.С. Грибоедов. 1795-1829, (М.), Журнальн.-газ. объединение, 1946; Фомичев С. К творческой предыстории «Горе от ума». В сб.: От «Слова о полку Игореве» до «Тихого Дона». Л., «Наука», 1969.
[3] Орлов Вл. Грибоедов. Краткий очерк жизни и творчества. .М, «Искусство» 1952; Слонимский А. «Горе от ума» и комедия эпохи декабристов.
[4] В качестве примера сошлюсь на «Полубарские затеи» Шаховского, «Говоруна», «Светский случай» Хмельницкого, «Благородный театр» и «Господина Богатова» Загоскина. Это лишь наиболее значительные произведения, воплотившие подобную конструкцию.
[5] Характерно, что даже в пьесах, где сюжет видоизменен, содержательная оппозиция скромность — заносчивость последовательно выдержана. См. «Урок кокеткам, или Липецкие воды», «Не любо — не слушай, а лгать не мешай» А. А. Шаховского, «Воспитание, или Вот приданое» Ф.Ф. .Кокошкина, «Лукавин» А.И. Писарева, «Воздушные замки» Н.И. Хмельницкого, «Добрый малый» М.Н. Загоскина и др.
[6] Слонимский А. «Горе от ума» и комедия эпохи декабристов.
[7] Катенин П.А. Избранные произведения, М.-Л., «Советский писатель», 1965, стр. 475.
[8] Грибоедов А.С. Сочинения. М., ГИХЛ, 1953, стр. 34. (Далее все цитаты из Грибоедова указываются в тексте по этому изданию).
[9] Modeste (франц.) — скромный.
[10] Хмельницкий Н. Говорун. В кн.: Русская стихотворная комедия конца ХVIII — начала XIX в., М.-Л., «Советский писатель» 1964, стр. 306.
[11] Хмельницкий Н. Говорун, стр. 303.
[12] Хмельницкий Н. Говорун, стр. 303.
[13] Фомичев С. К творческой предыстории «Горе от ума», стр. 95. «Студент» написан Грибоедовым совместно с Катениным. Вл. Орлов говорит о значительном участии Катенина («Грибоедов», М., ГИХЛ, 1954, стр. 77-80). С. Фомичев, напротив, считает роль Катенина маловажной. Ни ту, ни другую точку зрения нельзя считать полностью доказанной. Но, так или иначе, анализ «Студента» показывает глубокую связь комедии с творчеством Грибоедова и даёт возможность говорить о ней как о важном этапе его развития.
[14] Подробную библиографию см. в указ. статье С. Фомичева.
[15] Фомичев С. Указ. соч., стр. 95.
[16] Общепринятая точка зрения, утверждающая, что под Беневольским подразумевается Загоскин, была оспорена С. Фомичевым, предполагающим кандидатуру Корсакова. По сей день вопрос остается открытым, но для наших рассуждений он не имеет существенного значения.
[17] Бирюков Ф. Некоторые замечания по поводу «Горя от ума». – «Вопросы литературы». 1959. № 2. стр. 203.
[18] Орлов Вл. Грибоедов, стр. 152
[19] Тынянов Ю.Н. Пушкин и его современники. М., «Наука», 1969, стр. 367.
[20] Речь пойдёт исключительно о сюжетных функциях образа Репетилова. Вопрос о политических взглядах Грибоедова, отразившихся в нём, мало связан с темой настоящей работы, к тому же он многократно дискутировался. См.: Нечкина М. А.С. Грибоедов и декабристы. М, ГИХЛ, 1947; Пиксанов Н. Творческая история «Горя от ума», М., «Наука», 1971; Бирюков Ф. Некоторые замечания по поводу «Горя от ума» и др.
[21] Соловьев В. Живые и жильцы. Философия и композиция «Горя от ума». – «Вопросы литературы», 1970, № 11.
[22] Подробнее см. книги Вл. Орлова «Грибоедов» и Н. Пиксанова «Творческая история «Горя от ума».
