Елена Демиденко. "ИУДА ИСКАРИОТ" ЛЕОНИДА АНДРЕЕВА

После смерти в Берлине 27 ноября 1906 года жены Андреева Александры Михайловны (урожденная Велигорская, 1881-1906), в декабре Андреев уехал к Горькому на Капри. Здесь он закончил рассказ "Иуда Искариот и другие". В этом рассказе он разрабатывает тему предательства, извечного противостояния добра и зла. Он создает трагический в своей противоречивости образ предателя, совершающего предательство во имя того, чтобы проверить правоту учения Христа, доказать трусость его учеников и низость восторженно внимавшей ему, но не защитившей его толпы. Марксистская критика осудила Андреева за попытку "возбудить симпатию к Иуде и антипатию к человечеству", говорилось о желании Андреева сделать "из пассивности одиннадцати учеников Христовых вывод о низости рода человеческого вообще...". Некоторые критики обвинили Андреева в "кощунстве" над Евангелием. В исследованиях, посвященных этому рассказу, в его современных сценических интерпретациях утверждается мысль о том, что автор изобразил апостолов и евангельские события едва ли не в карикатурном виде. В критике разных лет можно встретить замечания подобного рода: "библейский материал весьма произвольно и смело был использован автором "Иуды"", "не остается никакого сомнения, что Андреев совершенно отверг "Евангелие" как свидетельство о Христе и Иуде или, во всяком случае, его сильно исказил".

Но автор не вступает в противоречие с евангельскими событиями. Например, сцена в Гефсиманском саду. Все реплики Иисуса у Андреева - цитаты из трех Евангелий: "Кто имеет мешок, тот возьми его, также и суму...", "Душа моя скорбит смертельно. Побудьте здесь и бодрствуйте", "Так ли и одного часа не могли вы бодрствовать со мною?", "Иуда! целованием ли предаешь Сына Человеческого?". Стоит заметить, что до этого слова Иисуса звучат в косвенной речи: "Иисус сказал, что..." или "Иоанн что-то быстро сообразил и проскользнул в дверь, за которою слышался тихий и как будто даже ласковый голос Иисуса". Андреев, кажется, не рискует вкладывать какие-либо вымышленные, не подтвержденные Евангелие слова, в уста Иисуса. Сцена ареста Иисуса также вполне соответствует описаниям в Евангелие, и слова Иуды: "Радуйся, Равви!" и "Кого я поцелую, тот и есть. Возьмите его и ведите осторожно" тоже взяты из Евангелия. Ученики бежали, но не отреклись от учителя, "из близких Господу, из Его Апостолов, кроме Иоанна, мы никого не видим у креста Его. Видно, страх их был сильнее любви в эти воистину ужасные часы Его крестных страданий"; у Петра был свой крест: "он плакал в уединении". У Андреева это выражено очень тонко в сцене разговора апостолов с Иудой после смерти Иисуса. Иуда пытается искусить учеников Христа, призывая их погибнуть вместе с ним, "уйти к Нему". И Петр, который еще не пришел в себя после отречения от Христа, попадает под гипноз его слов. Ученики на проклятие Иуды отвечают: "Будь сам проклят, сатана!", вынося таким образом приговор Иуде.

"Иуда Искариот" - одно из самых неоднозначных и сложных рассказов Андреева, стоящий в ряду с "Жизнью Василия Фивейского", "Мыслью", "Рассказом о семи повешенных"... Без знания Евангелия очень трудно толковать это произведение. Ведь сюжет, казалось бы, известный, знакомый всем - предательство Христа Иудой. Но здесь Андреев создает необыкновенный, новый, непривычный образ как Иуды, так и Христа. Иуды даже в большей степени. Он если не оправдывает его, то ищет в нем причины предательства, хотя для читавших Евангелие все ясно: Иуда просто предатель, лживая и черная душа, предавшая Светлое и Мудрое Существо. Андреев же предлагает совершенно новый образ Иуды. Во-первых, он здесь пожилой человек (по Евангелию, Иуда был ровесником всех учеников Христа): "он, уже старый, сухой, безобразный, со своею бугроватой головой и дико раздвоившимся лицом", во-вторых, сразу же в глаза бросается описание Иуды: "Короткие рыжие волосы не скрывали странной и необыкновенной формы его черепа: точно разрубленный, он явственно делился на четыре части и внушал недоверие, даже тревогу: за таким черепом не может быть тишины и согласия, за таким черепом всегда слышится шум кровавых и беспощадных битв". Его череп "точно разрубленный", отсюда начинается раздвоение, раскол в душе Иуды. Этот лейтмотив проходит через все произведение и является причиной предательства: "Двоилось так же и лицо Иуды: одна сторона его, с черным, остро высматривающим глазом, была живая, подвижная, охотно собиравшаяся в многочисленные кривые морщинки. На другой же не было морщин, и была она мертвенно-гладкая, плоская и застывшая...". В Иуде различны даже глаза: "... и хотя по величине она [сторона лица] равнялась первой, но казалась огромною от широко открытого слепого глаза. Покрытый белесой мутью, не смыкающийся ни ночью, ни днем, он одинаково встречал и свет и тьму". В нем двойственно все, даже голос, даже мелочи внешности и характера: "Он был худощав, хорошего роста, почти такого же, как Иисус , и достаточно крепок силою был он, по-видимому, но зачем-то притворялся хилым и болезненным и голос имел переменчивый: то мужественный и сильный, то крикливый, как у старой женщины, ругающей мужа, досадно-жидкий и неприятный для слуха...". С первых же страниц Иуда сравнивается с осьминогом, с чудовищем, эту тему начинает Петр: "Это ничего, что у тебя такое скверное лицо: в наши сети попадаются еще и не такие уродины, а при еде-то они и есть самые вкусные. И не нам, рыбарям Господа нашего, выбрасывать улов только потому, что рыба колюча и одноглаза. Я видел однажды в Тире осьминога, пойманного тамошними рыбаками, и так испугался, что хотел бежать. А они посмеялись надо мною, рыбаком из Тивериады, и дали мне поесть его, и я попросил еще, потому что было очень вкусно. . А ты, Иуда, похож на осьминога - только одною половиною". После этого Иуда беспрестанно сравнивается с осьминогом: "Он внимательно разглядывал Христа и Иуду, сидевших рядом, и эта странная близость божественной красоты и чудовищного безобразия, человека с кротким взором и осьминога с огромными, неподвижными, тускло-жадными глазами угнетала его ум, как неразрешимая загадка", "у Иуды как будто и вправду появлялись восемь беспокойно шевелящихся ног", "А Иуда понемногу осмеливался: расправил руки, согнутые в локтях, ослабил мышцы, державшие его челюсти в напряжении, и осторожно начал выставлять на свет свою бугроватую голову", "после этого разговора Петр дня два громко называл Иуду своим другом-осьминогом, а тот неповоротливо и все так же злобно старался ускользнуть от него куда-нибудь в темный угол и там сидел угрюмо, светлея своим белым несмыкающимся глазом", "Иуда, продолжая улыбаться, отыскивал глазом еще больший обломок, ласково впивался в него длинными пальцами, облипал его, качался вместе с ним и, бледнея, посылал его в пропасть. Бросив свой камень, Петр откидывался назад и так следил за его падением - Иуда же наклонялся вперед, выгибался и простирал длинные шевелящиеся руки, точно сам хотел улететь за камнем", "Иуда вздрогнул и даже вскрикнул слегка от испуга; и все у него - глаза, руки и ноги - точно побежало в разные стороны, как у животного, которое внезапно увидело над собою глаза человека", "кланяясь все ниже, извиваясь и льстя", "и назад он возвращался тихо, тяжелыми и медлительными шагами, как раненое животное, медленно уползающее в свою темную нору после жестокой и смертельной битвы", "коснулся - и выполз бесшумно"; сам Иуда говорит о себе: "многорукий кактус, который вчера разорвал твою новую одежду, один только красный цветок и один только глаз".

Очень важно противопоставление Иуды и Иисуса: Иисус у Андреева - удивительно нежный и тонкий образ. Если по Евангелию он был скорее сильный, то здесь - более смиренный и молчаливый. Описания его полностью противоположны Иуде: "Иисус слегка сутулился от привычки думать при ходьбе и от этого казался ниже", "божественная красота", "человек с кротким взором", "для всех он был нежным и прекрасным цветком, благоухающей розою ливанскою", "Ты любишь желтую ливанскую розу, у которой смуглое лицо и глаза, как у серны?", "И по мере того, как смотрел [Иуда], гасло все вокруг него, одевалось тьмою и безмолвием, и только светлел Иисус с своею поднятой рукою. Но вот и он словно поднялся в воздух, словно растаял и сделался такой, как будто весь он состоял из надозерного тумана, пронизанного светом заходящей луны; и мягкая речь его звучала где-то далеко-далеко и нежно", "А то, что он красив и молод, как нарцисс саронский, как лилия долин?", "в этом доме он увидел Иисуса. Усталый, похудевший, измученный непрерывной борьбой с фарисеями , он сидел прижавшись щекою к шершавой стене, и, по-видимому, крепко спал. Иуда с нежной осторожностью матери, которая боится разбудить свое больное дитя, с изумлением вылезшего из логовища зверя, которого вдруг очаровал беленький цветок, тихо коснулся его мягких волос и быстро отдернул руку. Еще раз коснулся - и выполз бесшумно". Предав Иисуса, Иуда окружает Иисуса заботой и вниманием; только что коварный предатель, он превращается в заботливого надсмотрщика, в этом вновь проявляется его двойственность, раздвоенность, раскол: "... Тихою любовью, нежным вниманием, ласкою окружил Иуда несчастного Иисуса в эти последние дни его короткой жизни. Стыдливый и робкий, как девушка в первой любви, страшно чутки и проницательный, как она, - он угадывал малейшие невысказанные желания Иисуса, проникал в сокровенную глубину его ощущений, мимолетных вспышек грусти, тяжелых мгновений усталости". Он ухаживает за ним, не требуя за то ни ласки, ни внимания со стороны Иисуса, скрывая свое участие в том, что Иисус получает радость. Он пытается настроить учеников на то, что Иисуса предадут, приносит Петру меч, чтобы защитить Иисуса, если понадобится... И даже когда Иисуса арестовывают, он бежит за ним, проходит за Иисусом весь путь до креста. Самый, на мой взгляд, ужасный, самый кошмарный, тяжелейший психологически момент - избиение Иисуса. За этим следит Иуда, и здесь раскрывается его двойственная натура - он смотрит на то, что сам сотворил, предав Иисуса, и не может видеть этого, его душа болит за Иисуса: "Вдруг за своей спиной Иуда услышал взрыв громких голосов, крики и смех солдат, полные знакомой, сонно жадной злобы, и хлесткие, короткие удары по живому телу. Обернулся, пронизанный мгновенной болью всего тела, всех костей, - это били Иисуса . Ночь проходила, гасли костры и покрывались пеплом, а из караульни все еще неслись глухие крики, смех и ругательства. Это били Иисуса. Точно заблудившись, Искариот проворно бегал по обезлюдевшему двору, останавливался с разбегу, поднимал голову и снова бежал, удивленно натыкаясь на костры, на стены. Потом прилипал к стене караульни и, вытягиваясь, присасывался к окну, к щелям дверей и жадно разглядывал, что делается там. Видел тесную, душную комнату, грязную, как все караульни в мире, с заплеванным полом и такими замасленными, запятнанными стенами, точно по ним ходили или валялись. И видел человека, которого били. Его били по лицу, по голове, перебрасывали, как мягкий тюк, с одного конца на другой; и так как он не кричал и не сопротивлялся, то минутами, после напряженного смотрения, действительно начинало казаться, что это не живой человек, а какая-то мягкая кукла, без костей и крови. И выгибалась она странно, как кукла, иногда при падении ударялась головой о камни пола. То не было впечатления удара твердым о твердое, а все то же мягкое, безболезненное. И когда долго смотреть, то становилось похоже на какую-то бесконечную, странную игру - иногда до полного почти обмана. После одного сильно толчка человек, или кукла, опустился плавным движением на колени к сидящему солдату; тот в свою очередь, оттолкнул, и оно, перевернувшись, село к следующему, и так еще и еще. Поднялся сильный хохот, и Иуда также улыбнулся - точно чья-то сильная рука железными пальцами разодрала ему рот. Это был обманут рот Иуды. [Он] бормотал тоскливо:

- Ах, больно, очень больно, сыночек мой, сыночек, сыночек. Больно, очень больно!...

Потом опять пошел к окну, желтеющему тусклым огнем в прорезе черной решетки, и снова стал смотреть, как бьют Иисуса. Один раз перед самыми глазами Иуды промелькнуло его смуглое, теперь обезображенное лицо в чаще спутавшихся волос. Вот чья-то рука впилась в эти волосы, повалила человека и, равномерно переворачивая его голову с одной стороны на другую, стала лицом его вытирать заплеванный пол". Его неутомимое следование за Иисусом, непритворный страх и неприкрытое для читателя трепетное отеческое отношение убеждают в его глубокой и искренней любви к Иисусу. Но в его двойственной натуре и любовь искажена - она, в отличие от истинной, бескорыстной любви Иисуса, определяется любовью к самому себе. И Искариот искренне недоумевает: "почему он не любит меня?... Разве не я спас ему жизнь, пока те бежали..?". Его любовь корыстна по природе своей. Иудой движет любовь к Иисусу, но эта любовь, возносящая его над другими, противна божественной природе Спасителя. Иуда любит в Нем не Бога, а столь же непохожего на других, как и он сам, Иуда. Любовь Искариота не знает смирения, она - почва и орудие для врага рода человеческого. Намеки на возможность подпадения Иуды под власть сатаны в рассказе весьма прозрачны, они заложены в Иуде с самого начала: "любопытный, лукавый и злой, как одноглазый бес", "мой отец... может быть, и дьявол, и козел", Фома говорит ему: "В тебя вселился сатана, Иуда", "я верю, что отец твой - дьявол". Во время беседу Иисуса с учениками в Иуду вселяется сатана: "Вот куполом почувствовал он голову свою, и в непроглядном мраке его продолжало расти огромное, и кто-то молча работал...".

Иуда уходит из жизни, когда не услышан его призыв к ученикам умереть за Иисуса - в лице Иоанна они проклинают его, когда рушатся его последние надежды на переворот в душах людей. Он идет, как полагает, вслед за Иисусом, не сомневаясь, что они встретятся: "Встреть меня ласково, я устал... потом мы вместе с тобою, обнявшись, как братья, вернемся на землю. Хорошо?". Даже в этих фразах - корысть. Он, вечно обманывающий всех вокруг человек, вечно повторяющий "Кто обманул Иуду?" обманул себя сам, так и не сумев понять, что взяв на себя право влиять на чужие судьбы, он невольно выполнил предначертанное, определив лишь свою судьбу - не спасителя, а предателя.

Главный грех и вина Иуды в том, что он стремился уподобиться Иисусу, тогда как забыл, что он лишь человек, а Иисус - Сын Божий". Та же проблема "самообожествления" человека под влиянием непомерной гордыни, желания сравняться с Богом выражена в повести "Жизнь Василия Фивейского". В "Иуде Искариоте" видна и чувствуется драма "невозможности любви", на которую обрекли себя люди, думая, что обладают правом наказывать нелюбовью тех, кто с ними рядом. Точно так же в кольцевой композиции "Иуды Искариота" (рассказ начинается со слов о том, что Иуда - "человек очень дурной славы", заканчивается словами: "Иуда из Кариота, Предатель") заложен, на первый взгляд, исход описываемых событий. Однако истинные мотивы предательства скрыты и от изображаемых в рассказе людей, и от самого автора. Их мнения об Иуде очень точно могут быть охарактеризованы словами "Когда дует сильный ветер, он поднимает сор. И глупые люди смотрят на сор и говорят: вот ветер! А это только сор... Вот встретил стену и тихо лег у подножия ее, а ветер летит дальше...".

Андреевский Иуда предатель не ради денег, как в Евангелии. Им движет обиженная любовь, он обижен тем, что Иоанн, а не он, является любимым учеником Иисуса. По-человечески эта ревность понятна, но оказывается, что это чувство может привести к тяжелейшему преступлению. Андреев выражает нравственно глубокую мысль: любовь не должна быть обиженной, она должна быть благородной. Но Иуда не только поэтому совершает свой грех. Он хочет любить Христа деятельной любовью, в отличие от других учеников. Он считает, что толпа, увидев, как избивают Иисуса, поднимет восстание. Это - провокация. Он рассуждает так: если толпа спасет Иисуса и пойдет за ним, значит, мое предательство будет оправданно, послужит благой цели. Если - нет, тогда для кого все учение Христа? Для трусливых людей, оставивших в тяжелую минуту своего Учителя? По той же логике произошла революция 1917 года. Андреев доказывает, что никакая цель не оправдывает неблагородные, подлые средства. И поэтому он заставляет Иуду не торжествовать, а повеситься.