ДАША АНОХИНА, 11 в (2020) Фольклор в лирике Блока

   В статье Блока «Поэзия заговоров и заклинаний», датированной октябрем 1906 года, область народной магии и обрядности названа «тою рудой, где блещет золото неподдельной поэзии», то золото, «которое обеспечивает и книжную поэзию вплоть до наших дней». Для Блока обращение к фольклорным темам — обращение к истокам. Особенность народной, традиционной жизни, влияющая на ее статус «вечной» для Блока, —это ее гармоничная стройность и целостность. В контрасте народной и современной жизни писатель чувствует глубокий, трагичный разлад нынешнего мира: «То, что было живой необходимостью для первобытного человека, современные люди должны воссоздавать окольными путями образов. Непостижимо для нас древняя душа ощущает как единое и цельное всё то, что мы сознаем как различное и враждебное друг другу».

   Вступая в «лес народных поверий и суеверий», мы оказываемся окружены  образами и сюжетами народной культуры. Этот «лес» проникает все три тома блоковского наследия, по-разному преломляясь в зависимости от творческого замысла в каждом.

   Сказочные образы фольклорного мира замыкают в себе целую жизнь. В стихотворении 1900 года «Лениво и тяжко плывут облака…» (1й том, «Ante lucem») возрожден образ русского богатыря:

«Мой конь утомился, храпит подо мной,

Когда-то родимый приют?..

А там, далеко, из-за чащи лесной

Какую-то песню поют».

В стихотворении «Измучен бурей вдохновения…», включенном в тот же цикл, сюжет возвращения богатыря на родную землю получает значительное развитие:

«…Язычник стал христианином

И, весь израненный, спешил

Повергнуть ниц перед единым

Остаток оскудевших сил.

Стучусь в преддверьи идеала,

Ответа нет… а там, вдали,

Манит, мелькает покрывало

Едва покинутой земли…

Господь не внял моей молитве,

Но чую — силы страстных дней

Дохнули раненому в битве,

Вновь разлились в душе моей.

Мне непонятно счастье рая,

Грядущий мрак, могильный мир.

Назад! Язычница младая

Зовет на дружественный пир!»

В этом сюжете отражена очень важная для Блока идея внутреннего, духовного единства человека с его исконной культурой. Возвращение героя в языческую среду мыслится как важнейший этап «обретения» себя. Отказ от связи с народностью, напротив, означает «оторванность» от родной земли, влекущую за собой страдания и муки.

   Другой часто встречающийся фольклорный сюжет—«сватовство» богатыря к возлюбленной. Он особенно широко развит в первом томе Блока, где является одним из  сюжетов, связанных с  Прекрасной Дамой. Одно из первых стихотворений, посвященных этому сюжету, —«Вступление» (1903 год, 1-й том, «Стихи о Прекрасной Даме»):

Отдых напрасен. Дорога крута.

Вечер прекрасен. Стучу в ворота.

Дольнему стуку чужда и строга,

Ты рассыпаешь кругом жемчуга.

Терем высок, и заря замерла.

Красная тайна у входа легла.

Кто поджигал на заре терема,

Что воздвигала Царевна Сама?

Каждый конек на узорной резьбе

Красное пламя бросает к тебе.

Купол стремится в лазурную высь.

Синие окна румянцем зажглись.

Все колокольные звоны гудят.

Залит весной беззакатный наряд.

Ты ли меня на закатах ждала?

Терем зажгла? Ворота отперла?

Здесь Прекрасная Дама воплощена в образе царевны, ожидающей возлюбленного в тереме. Стихотворение перенасыщено фольклорными элементами: «жемчуга», «каждый конек на узорной резьбе», «колокольные звоны». Создается полная, многогранная картина народной жизни.

   Образ терема является сквозным в характеристике народного быта — «Ты горишь над высокой горою…» (1901 год, 1-й том, Стихи о Прекрасной Даме»):

Ты горишь над высокой горою,

Недоступна в Своем терему.

Я примчуся вечерней порою,

В упоеньи мечту обниму.

Ты, заслышав меня издалёка,

Свой костер разведешь ввечеру.

Стану, верный велениям Рока,

Постигать огневую игру.

И, когда среди мрака снопами

Искры станут кружиться в дыму,—

Я умчусь с огневыми кругами

И настигну Тебя в терему.

  Устойчивым фольклорным сюжетом лирики Блока является мотив любовного гадания —

«Одинокий, к тебе прихожу…» (1901 год, 1-й том, Стихи о Прекрасной Даме»):

Одинокий, к тебе прихожу,

Околдован огнями любви.

Ты гадаешь.-- Меня не зови.--

Я и сам уж давно ворожу.

От тяжелого бремени лет

Я спасался одной ворожбой

И опять ворожу над тобой,

Но не ясен и смутен ответ.

Ворожбой полоненные дни

Я лелею года,— не зови…

Только скоро ль погаснут огни

Заколдованной темной любви?

Схожая тема возникает и в стихотворении «Ночь на новый год» (1901 год, 1-й том, Стихи о Прекрасной Даме):

…Дай взгляну на праздник смеха,

Вниз сойду, покрыв лицо!

Ленты красные — помеха,

Милый глянет на крыльцо…

Но туман не шелохнется,

Жду полуночной поры.

Кто-то шепчет и смеется,

И горят, горят костры…

Скрипнет снег — в морозной дали

Тихий крадущийся свет.

Чьи-то санки пробежали…

«Ваше имя?»- Смех в ответ…

   Хаос праздничного веселья, мистические гадания, специфические атрибуты—ленты—рождают целостную картину народной жизни. Это преломление классической темы лирики — любовной. Тема гадания продолжается в стихотворении 1902 года «Гадай и жди» (1-й том, Стихи о Прекрасной Даме):

Гадай и жди. Среди полночи

В твоем окошке, милый друг,

Зажгутся дерзостные очи,

Послышится условный стук.

И мимо, задувая свечи,

Как некий Дух, закрыв лицо,

С надеждой невозможной встречи

Пройдет на милое крыльцо.

   Переосмысление любовной темы в связи с образом Прекрасной Дамы происходит через народные образы. Здесь главный идеал раннего Блока — хозяйка-царевна в тереме. Такой образ обозначает важную для поэтики Блока связь со сказкой.

Это стихотворение — не единственное, где в финальных строчках возникает образ крыльца  (фольклорная деталь). Симметричное расположение детали характеризует стихотворение «Запевающий сон, зацветающий цвет…» (1902 год, 1-й том, «Распутья»):

Запевающий сон, зацветающий цвет,

Исчезающий день, погасающий свет.

Открывая окно, увидал я сирень.

Это было весной — в улетающий день.

Раздышались цветы — и на темный карниз

Передвинулись тени ликующих риз.

Задыхалась тоска, занималась душа,

Распахнул я окно, трепеща и дрожа.

И не помню — откуда дохнула в лицо,

Запевая, сгорая, взошла на крыльцо.

   На этом этапе возникает очень важный блоковский мотив. Героиня растворяется в природе, становится ее полноправной представительницей. Это уже не осязаемый образ, а воплощение целой стихии. Фольклорная стихия для Блока — волшебное, сказочное, магическое явление: «Каждая былинка — стихия, и каждая стихия смотрит на него своим взором, обладает особым лицом и нравом, как и он. Подобно человеку, она преследует какие-то цели и обладает волей, душа ее сильна или слаба, темна или светла». В фольклоре человек теряется в безындивидуальном, и это слияние с миром — величайшее таинство. Такая целостность народной жизни допускает возможность «овладевания» ею волей отдельного человека. Такой мотив является центральным в стихотворении «Стою у власти, душой одинок…» (1902 год, 1-й том, «Распутья»):

Стою у власти, душой одинок,

Владыка земной красоты.

Ты, полный страсти ночной цветок,

Полюбила мои черты.

Склоняясь низко к моей груди,

Ты печальна, мой вешний цвет.

Здесь сердце близко, но там впереди

Разгадки для жизни нет.

И, многовластный, числю, как встарь,

Ворожу и гадаю вновь,

Как с жизнью страстной я, мудрый царь,

Сочетаю Тебя, Любовь?

«Владыка земной красоты», «мудрый царь» — фольклорное представление о человеке как о всевластном существе. Ритм заговоров, двойственная природа магических ритуалов (благие и порочные) делает человека всесильным, превращает в «бога». Такое могущество подвластно фольклорным волшебным персонажам: «Заклинатель всю силу свою сосредоточивает на желании, становится как бы воплощением воли. Эта воля превращается в отдельную стихию, которая борется или вступает в дружественный договор с природой — другою стихией. Это — демоническое слияние двух самостоятельных волений; две хаотические силы встречаются и смешиваются в злом объятии. Самое отношение к миру теряется, человек действует заодно и как одно с миром, сознание заволакивается туманом; час заклятия становится часом оргии; на нашем маловыразительном языке мы могли бы назвать этот час — гениальным прозрением, в котором стерлись грани между песней, музыкой, словом и движением, жизнью, религией и поэзией. В этот миг, созданный сплетением стихий, в глухую ночь, не озаренную еще солнцем сознания, раскрывается, как ночной цветок, обреченный к утру на гибель, то странное явление, которого мы уже не можем представить себе: слово и дело становятся неразличимы и тожественны, субъект и объект, кудесник и природа испытывают сладость полного единства».

  «Полный страсти ночной цветок» — женский образ слит, растворен в природе, где «всё имеет подобие человека». У Блока много стихотворений, где женщина сравнивается с цветущим растением. С точки зрения фольклорного контекста такое сравнение — акцент на том, где живет истинная красота. В природе. Совокупность всех стихий в одной силе, непрекращающийся, живущий где-то в нас «народный ритм» позволяет приобщится к ней и понять ее красоту. О взаимоотношениях природы и человека Блок пишет в своей статье: «Их отношения принимали формы ежедневного обихода. Она как бы играла перед ним в ясные дни и задумывалась в темные ночи; он жил с нею в тесном союзе, чувствуя душу этого близкого ему существа с ее постоянными таинственными изменами и яркими красками». «Народный герой» — ее хранитель. Современное понимание красоты искажено и неверно, потому что современный человек этого единения чувствовать не способен.

  В стихотворении «Потемнели, поблекли залы…» (1903 год, 1-й том, «Распутья») образ Прекрасной Дамы получает иное преломление в контексте фольклорной темы:

Потемнели, поблекли залы.

Почернела решетка окна.

У дверей шептались вассалы:

«Королева, королева больна».

И король, нахмуривший брови,

Проходил без пажей и слуг.

И в каждом брошенном слове

Ловили смертный недуг.

У дверей затихнувшей спальни

Я плакал, сжимая кольцо.

Там — в конце галлереи дальней

Кто-то вторил, закрыв лицо.

У дверей Несравненной Дамы

Я рыдал в плаще голубом.

И, шатаясь, вторил тот самый —

Незнакомец с бледным лицом.

   Образ хранительницы Терема преображается в образ сказочной  Королевы. Здесь возникает народный мотив кольца, который встречается и в статье «Поэзия заговоров и заклинаний». Блок пишет: «мы забыли народную душу», «странный народ, который забыт нами, но окружает кольцом». Образ кольца появляется в ряде других стихотворений Блока. Он возникнет и в стихотворении третьего тома «О доблестях, о подвигах, о славе…». Это—знак связи с фольклорной жизнью: «я бросил в ночь заветное кольцо».

 

   В описании фольклорной жизни постоянно присутствует некая хаотичность, стихийность поэтической мысли. Мир описан не фрагментарно и четко, а целостно и сумбурно —«Погружался я в море клевера…» (1903 год, 1-й том, «Распутья»):

Погружался я в море клевера,

Окруженный сказками пчел.

Но ветер, зовущий с севера,

Мое детское сердце нашел.

Призывал на битву равнинную —

Побороться с дыханьем небес.

Показал мне дорогу пустынную,

Уходящую в темный лес.

Я иду по ней косогорами

И смотрю неустанно вперед,

Впереди с невинными взорами

Мое детское сердце идет.

Пусть глаза утомятся бессонные,

Запоет, заалеет пыль…

Мне цветы и пчелы влюбленные

Рассказали не сказку — быль.

Перед нами — образ хаотичной, дивной природы. Это глубокий мир, где господствует стихия. В центр такой стихии и помещен герой, способный понять и оценить ее силу. Отсюда — ощущение нераздельности природы и человека.

   В магии фольклора для Блока — целый набор разнообразных сюжетов — «Я вырезал посох из дуба…» (1903 год, 1-й том, «Распутья»):

Я вырезал посох из дуба

Под ласковый шепот вьюги

Одежды бедны и грубы,

О, как недостойны подруги!

Но найду, и нищий, дорогу,

Выходи, морозное солнце!

Проброжу весь день, ради бога,

Ввечеру постучусь в оконце.

И оброет белой рукою

Потайную дверь предо мною

Молодая, с золотой косою,

С ясной, открытой душою.

Месяц и звезды в косах…

«Входи, мой царевич приветный.»

И бедный дубовый посох

Заблестит слезой самоцветной…

Перед нами — монолитная картина сказки. Мужской герой — странник. Образ девицы в тереме — сквозной («Сторожим у входа в терем…» 1903 года).

Для Блока связь сказочных мотивов с образом возлюбленной — прямая. Любовь — прежде всего народное, стихийное, таинственное чувство: «любовь и смерть одинаково таинственны там, где жизнь проста».

   Принимая существование этой сказки, Блок вписывает ее в естественный ритм стихийной жизни народа. «Фольклорность», культурная окрашенность сюжетов отходит на второй план. Главным акцентом становится чувство героя, вписанного в этот сюжет — «Просыпаюсь я—и в поле туманно…»:

Когда я в сумерки проходил по дороге,

Заприметился в окошке красный огонек.

Розовая девушка встала на пороге

И сказала мне, что я красив и высок.

В этом вся моя сказка, добрые люди.

Мне больше не надо от вас ничего:

Я никогда не мечтал о чуде —

И вы успокойтесь — и забудьте про него».

   Сказочное изображение фольклорной «исконной» жизни во втором томе сменяется социально-окрашенной оценкой городских жителей. Здесь народ — в грязи, народ — нищий страдалец:

Он медным голосом зовет

Согнуть измученные спины

Внизу собравшийся народ.

Они войдут и разбредутся,

Навалят на спины кули.

И в желтых окнах засмеются,

Что этих нищих провели («Фабрика», 1903 год, «Распутья»).

   Фольклор становится частью страшной городской жизни. Самоубийство матери в стихотворении «Из газет» происходит в «веселые морозные Святки». Предметом, характеризующим ее образ, является красная косынка, оставленная ею:

Прятали мамин красный платок.

В платке уходила она по утрам.

   Красный кроме традиционного народного значения (символ огня, жизни, совершенства, красоты: «красно-солнышко», «весна-красна», «лето красное», «красна девица») приобретает иной слой символики — кровь, смерть, страдания. В современном мире счастливые фольклорные образы задавлены новыми «слепыми» нравами.

   Важно понимать, что народ — двойственная стихия. Она может принимать разные формы, поддаваться разным оценкам, но сохранять свою привлекательность: «Над нашей душой царствует неистовая игра случая; народная "истовая" душа спокойно связана с медлительной и темной судьбой; она источает свою глубокую и широкую поэзию, чуждую наших творческих "взрываний ключей» (неточная цитата из Тютчева), наших болей и вскриков; для нее прекрасны и житейские заботы и мечты о любви, высоки и болезнь и здоровье и тела и души. Народная поэзия ничему в мире не чужда. Она - прямо противоположна романтической поэзии, потому что не знает качественных разделений прекрасного и безобразного, высокого и низкого».

   Поэтому такие низменные трагические сюжеты переплетаются с картинами гармонии фольклорной жизни. Внутри этого социального ужаса сохраняются сказочные сюжеты. Но эти сюжеты на фоне картин ужаса мыслятся далекими и невозможными:

Мой любимый, мой князь, мой жених,

Ты печален в цветистом лугу.

Повиликой средь нив золотых

Завилась я на том берегу.

Я ловлю твои сны на лету

Бледно-белым прозрачным цветком.

Ты сомнешь меня в полном цвету

Белогрудым усталым конем.

Ах, бессмертье мое растопчи,-

Я огонь для тебя сберегу.

Робко пламя церковной свечи

У заутрени бледной зажгу.

В церкви станешь ты, бледен лицом,

И к царице небесной придешь,-

Колыхнусь восковым огоньком,

Дам почуять знакомую дрожь…

Над тобой — как свеча — я тиха.

Пред тобой — как цветок — я нежна.

Жду тебя, моего жениха.

Всё невеста — и вечно жена.

   Мир русской культуры выступает носителем многообразия народной жизни. Та жизнь—разнообразна, что обьясняет контраст сюжетов. Но эта жизнь уходит, и счастливые «народные» сюжеты в лирике Блока начинают попадаться всё реже. Мир движется к распаду (революция 1917), и Блок предчувствует это. Предчувствие угрозы отражается и на фольклорных сюжетах. В стихотворении «Болотные чертенятки» (1905 год, 2-й том, «Пузыри земли») слияние природы и человеческой личности уже мыслится не как проявление ее волшебной силы, а как постепенный уход:

Я, как ты, дитя дубрав,

Лик мой также стерт.

Тише вод и ниже трав —

Захудалый чорт

<…>

И сидим мы, дурачки, —

Нежить, немочь вод.

Зеленеют колпачки

Задом наперед.

Зачумленный сон воды,

Ржавчина волны…

Мы — забытые следы

Чьей-то глубины…

    В цикле «Пузыри земли» образ болота занимает особое место. Он связан не только с народной темой, но и с личным осмыслением своего творческого пути автором (письмо к А. Белому 6 июня 1911 года: «...Таков мой путь... все стихи вместе — «трилогия вочеловечения» (от мгновения слишком яркого света — через необходимый болотистый лес — к отчаянью, проклятиям, «возмездию» и...— к рождению человека «общественного», художника, мужественно глядящего в лицо миру…»). Пространство топи болот, иллюстрирующее уход Блока от поиска идеала первого тома, связано с фольклорными образами нечисти. Нечисть всегда обладает огромной силой, так как способна повелевать стихиями: «Водяной зол и капризен - он назло затопляет низины и пускает ко дну корабли. Русалка, бросаясь на купающуюся девушку, спрашивает: "Полынь или петрушка?" Услыхав ответ: "Полынь!", русалка убегает с криком: "Сама ты сгинь!" Но когда девушка ответит: "Петрушка!", русалка весело кричит: "Ах ты, моя душка!" - и щекочет девушку до смерти (это поверье в ходу и у великороссов и у малороссов). Ветер переносит болезни и вести. В Западной Руси, Литве и Польше есть поверье, что мор - это ветер: моровая женщина всовывает руку в окно или в дверь избы и намахивает смерть красным платком. Но любовь и смерть одинаково таинственны там, где жизнь проста; потому девушка насылает любовь, когда машет рукавами…». Стихотворение 1905 года «Болотный попик» иллюстрирует представление Блока о таких героях:

На весенней проталинке

За вечерней молитвою — маленький

Попик болотный виднеется.

Ветхая ряска над кочкой

Чернеется

Чуть заметною точкой.

И в безбурности зорь красноватых

Не видать чертенят бесноватых,

Но вечерняя прелесть

Увила вкруг него свои тонкие руки…

Предзакатные звуки,

Легкий шелест.

Тихонько он молится,

Улыбается, клонится,

Приподняв свою шляпу.

И лягушке хромой, ковыляющей,

Травой исцеляющей

Перевяжет болящую лапу.

Перекрестит и пустит гулять:

«Вот, ступай в родимую гать.

Душа моя рада

Всякому гаду

И всякому зверю

И о всякой вере».

И тихонько молится,

Приподняв свою шляпу,

За стебель, что клонится,

За больную звериную лапу,

И за римского папу.

Не бойся пучины тряской —

Спасет тебя черная ряска.

   Образ колдуна для Блока неслучаен. В нем воплощена сила народных поверий и заклинаний, дающая возможность управлять стихиями природы: «Мирясь с тайнами окружающего мира, народ признает за отдельными людьми вещее знание этих тайн. Это - колдуны, кудесники, знахари, ведуны, ворожеи, ведьмы; и их почитают и боятся за то, что они находятся в неразрывном договоре с темной силой, знают слово, сущность вещей, понимают, как обратить эти вещи на вред или на пользу, и потому отделены от простых людей недоступной чертой <…> В селах девушки водят хороводы, тешатся играми, поют песни; задаются темные загадки, толкуются сны, плачут над покойником, копают клады, вынимают следы; но все лучи этих радостей, горестей, утех и песен народных - незримо скрещиваются, как бы переплетаются, в одном лице колдуна... Он - таинственный носитель тех чар, которыми очарован быт народа; и такой очарованный быт становится каким-то иным, не обыденным, он светится магическим светом и страшен другому, ежедневному быту - своею противоположностью ему».

   Первый цикл второго тома переполнен фольклорными образами лесных жителей. Блок в поиске своего истинного пути отходит от чистых понятий высокой любви и погружается в лесные дебри. В стихотворении 1905 года «На весеннем пути в теремок…» возникают иные «болотные» жители:

На весеннем пути в теремок

Перелетный вспорхнул ветерок,

Прозвенел золотой голосок.

Постояла она у крыльца,

Поискала дверного кольца,

И поднять не посмела лица.

И ушла в синеватую даль,

Где дымилась весенняя таль,

Где кружилась над лесом печаль.

Там — в березовом дальнем кругу —

Старикашка сгибал из березы дугу

И приметил ее на лугу.

Закричал и запрыгал на пне:

«Ты, красавица, верно, ко мне!

Стосковалась в своей тишине!»

За корявые пальцы взялась,

С бородою зеленой сплелась

И с туманом лесным поднялась.

Так тоскуют они об одном,

Так летают они вечерком,

Так венчалась весна с колдуном.

   Пространство болот является пристанищем этих «нечеловеческих» сил. Ощущение «силы» такого места зафиксировано в первых строчках стихотворения 1905 года: «Полюби эту вечность болот: Никогда не иссякнет их мощь».

   Ощущая народную трагедию в современных условиях существования, Блок не смеет отвернутся от нее. С уходом от идеала ему в полном цвете открывается богатство народной жизни — «Пляски осенние» 1905 года:

И округлые руки трепещут,

С белых плеч ниспадают струи,

За тобой в хороводах расплещут

Осенние одежды свои.

Осененная реющей влагой,

Распустила ты пряди волос.

Хороводов твоих по оврагу

Золотое кольцо развилось.

*Образ золотого кольца у Блока неразрывно связывается с красотой фольклорной жизни. Это всегда знак связи с народом.

   И описание такой скрытой где-то в российской глубинке яркой, стихийной, почти сказочной жизни, постоянно перемежается с ощущением обреченности народной судьбы—«Ночная фиалка» (1906 год, 2-й том):

Только тощие псы попадались навстречу,

Только пьяные бабы ругались вдали.

Над равниною мокрой торчали

Кочерыжки капусты, березки и вербы,

И пахло болотом

Так сижу я в избе.

Рядом – кружка пивная

И печальный владелец ее.

Понемногу лицо его никнет,

Скоро тихо коснется колен,

Да и руки, не в силах согнуться,

Только брякнут костями,

Упадут и повиснут.

Этот нищий, как я, – в старину

Был, как я, благородного рода,

Стройным юношей, храбрым героем,

Обольстителем северных дев

И певцом скандинавских сказаний.

Вот обрывки одежды его:

Разноцветные полосы тканей,

Шитых золотом красным

И поблекших.

   Блок боится за судьбу народа и не знает, на что он обречен. Во втором томе ощущение угрозы вымирания народных традиций обострено, что отражается на выбранных образах для фольклорных стихотворений. Блок находит характеры, которые бы отражали этот процесс «умирания» традиций, вызванный неприятием и непониманием современного человека фольклорной жизни. Стихотворение «Она веселой невестой была…» (1905 год, цикл «Разные стихотворения» 2-го тома):

Старуха вдевает нити в иглу.

Тени нитей дрожат на светлом полу.

Тихо, как будет. Светло, как было.

И счет годин старуха забыла.

Как мир, стара, как лунь, седа.

Никогда не умрет, никогда, никогда…

А вдоль комодов, вдоль старых кресел

Мушиный танец всё так же весел,

И красные нити лежат на полу,

И мышь щекочет обои в углу.

   Этот поиск ответа на вопрос о благополучии народной судьбы отражается в разнообразии изображения фольклорных мотивов. С написанием статьи «Поэзия заговоров и заклинаний» Блоку удается подвести итог своим духовным опасениям: народные традиции передаются и будут передаваться из поколение в поколение. В силах народа «с угрюмой, ночной душой» сохранить эти «тайны чар». Трагедии вымирания фольклорных образов невозможна. Эти истоки зиждятся в народе и будут сохранены каждым поколением.

   Сохранение идеи существования гармонии фольклорной жизни передается не только на уровне трех томов, жанровом уровне («Сказка о Петушке и Старушке», «Заклятие огнем и мраком»), но прослеживается и в особенности конкретных образов. Таковым является «сквозной» для фольклорной лирики красный цвет, связывающий фольклорные образы в единую систему.

   Все герои-носители фольклорной идеи, несмотря на привлекательность или непривлекательность образов, уравнены принадлежностью к гармоничному миру истоков. Миром, подобно тому, какой объединил народную нечисть в одном пространстве, для противоречивого русского народа является вся Россия.

  Образ Руси в контексте фольклорной темы зарождается еще во втором цикле — «Осенняя воля» (1905 год, «Разные стихотворения» 2-го тома):

Выхожу я в путь, открытый взорам,

Ветер гнет упругие кусты,

Битый камень лег по косогорам,

Желтой глины скудные пласты.

Разгулялась осень в мокрых долах,

Обнажила кладбища земли,

Но густых рябин в проезжих селах

Красный цвет зареет издали.

Вот оно, мое веселье, пляшет

И звенит, звенит, в кустах пропав!

И вдали, вдали призывно машет

Твой узорный, твой цветной рукав.

   Мир «Руси пьяной»—живой, стихийный. Россия хранит память о фольклорной Руси. Бытовой пейзаж чарует, носит в себе великую тайну. Ее внутренняя жизнь настолько сложна, что представляется Блоку подобной сказке или сну — «Русь» (1906 года):

Ты и во сне необычайна.

Твоей одежды не коснусь.

Дремлю — и за дремотой тайна,

И в тайне — ты почиешь, Русь.

Русь, опоясана реками

И дебрями окружена,

С болотами и журавлями,

И с мутным взором колдуна,

Где разноликие народы

Из края в край, из дола в дол

Ведут ночные хороводы

Под заревом горящих сел.

Где ведуны с ворожеями

Чаруют злаки на полях

И ведьмы тешатся с чертями

В дорожных снеговых столбах.

Где буйно заметает вьюга

До крыши — утлое жилье,

И девушка на злого друга

Под снегом точит лезвее.

Где все пути и все распутья

Живой клюкой измождены,

И вихрь, свистящий в голых прутьях,

Поет преданья старины…

   Фольклорный образ неясной, таинственной Руси совмещает внутри себя разнообразие пестрых стихийных сил. Россия становится носительницей этого многообразия. И сам образ родины одушевляется, что становится одним из главных мотивов изображения России в лирике Блока. Эта «человечность» России связана с живость мира природы: «Для нас — самая глубокая бездна лежит между человеком и природой; у них — согласие с природой исконно и безмолвно; и мысли о неравенстве быть не могло. Человек ощущал природу так, как теперь он ощущает лишь равных себе людей; он различал в ней добрые и злые влияния, пел, молился и говорил с нею, просил, требовал, укорял, любил и ненавидел ее, величался и унижался перед ней; словом, это было постоянное ощущение любовного единения с ней — без сомнения и без удивления, с простыми и естественными ответами па вопросы, которые природа задавала человеку. Она, так же как он, двигалась и жила, кормила его как мать-нянька, и за это он относился к ней как сын-повелитель. Он подчинялся ей, когда чувствовал свою слабость; она подчиняла его себе, когда чувствовала свою силу. Их отношения принимали формы ежедневного обихода. Она как бы играла перед ним в ясные дни и задумывалась в темные ночи; он жил с нею в тесном союзе, чувствуя душу этого близкого ему существа с ее постоянными таинственными изменами и яркими красками». 

Такое восприятие России Блоком обьясняет многообразие образов «возлюбленной» («О Русь моя, Жена моя…» третьего тома).

   Осознание живости, человечности мира природы и родины рождает целый ряд стихотворений, где фиксируется ее привлекательная стихийность — «Крылья» (1907 год, «Снежная маска»):

Крылья легкие раскину,

Стены воздуха раздвину,

Страны дольние покину.

Вейтесь, искристые нити,

Льдинки звездные, плывите,

Вьюги дольние, вздохните!

В сердце — легкие тревоги,

В небе — звездные дороги,

Среброснежные чертоги.

Сны метели светлозмейной,

Песни вьюги легковейной,

Очи девы чародейной.

И какие-то печали

Издали,

И туманные скрижали

От земли.

И покинутые в дали

Корабли.

И какие-то за мысом

Паруса.

И какие-то над морем

Голоса.

И расплеснут меж мирами,

Над забытыми пирами —

Кубок долгой страстной ночи,

Кубок темного вина.

Слияние человека стихией отражено и на звуковом уровне — стихотворение напоминает народное заклинание, озвучивание фольклорного обряда.

   «Обряды, песни, хороводы, заговоры сближают людей с природой, заставляют понимать ее ночной язык, подражают ее движению. Тесная связь с природой становится новой религией, где нет границ вере в силу слова, в могущество песни, в очарование пляски. Эти силы повелевают природой, подчиняют ее себе, нарушают ее законы, своею волей сковывают ее волю». Появление сюжета народного танца иллюстрирует эту свободу жизни — «О, что мне закатный румянец» (1907):

И словно мечтанье, и словно круженье,

Земля убегает, вскрывается твердь,

И словно безумье, и словно мученье,

Забвенье и удаль, смятенье и смерть, -

    Ты мчишься! Ты мчишься!

    Ты бросила руки

    Вперед...

    И песня встает...

И странным сияньем сияют черты...

    Уда'лая пляска!

О, песня! О, удаль! О, гибель! О, маска...

    Гармоника - ты?

…и

«Гармоника, гармоника…» (1907):

Гармоника, гармоника!

Эй, пой, визжи и жги!

Эй, желтенькие лютики,

Весенние цветки!

Там с посвистом да с присвистом

Гуляют до зари,

Кусточки тихим шелестом

Кивают мне: смотри.

Смотрю я — руки вскинула,

В широкий пляс пошла,

Цветами всех осыпала

И в песне изошла…

 

   Образ богатой, яркой фольклорной жизни Руси незыблем. Блок проносит его через ряд изменчивых циклов трех томов, не подвергая переосмыслению народную тему. В этом — ее уникальность. Блок не чувствует за собой права вмешиваться в традиции истоков. Меняются образы вокруг, но народность остается целостной и неизменной — «На Пасхе» («Арфы и скрипки», 1910-1914):

В сапогах бутылками,

Квасом припомажен,

С новою гармоникой

Стоит под крыльцом.

На крыльце вертлявая,

Фартучек с кружевцом,

Каблучки постукивают,

Румяная лицом.

Ангел мой, барышня,

Что же ты смеешься,

Ангел мой, барышня,

Дай поцеловать!

Вот еще, стану я,

Мужик неумытый,

Стану я, беленькая,

Тебя целовать!

  Этот мир всегда будет существовать «где-то», проявляясь в разных своих формах. В стихотворении «Грешить бесстыдно, непробудно…» — низкий быт столь же привлекателен, что и задорные песни молодости, и мистические сказания: «Да, и такой, моя Россия, ты всех краев дороже мне». Его привлекательность — в принадлежности к русскому быту, во вкрапленности в единую систему. Русь — хранительница традиций («На поле Куликовом»). Русь — жена. Русь — многообразие стихий, главной из которых является стихия ветра: «В этом ветре, который крутится на дорогах, завивая снежные столбы, водится нечистая сила». Русь — пугающая и манящая, возлюбленная с «разбойничью краской». Этот комплекс противоречий объединен одним образом: «в зачарованном кольце жизни народной души, которая до сих пор осталась первобытной, необычайно близко стоят мор, смерть, любовь - темные, дьявольские силы». Фольклор — основа, стержень, который зиждется в народной душе.

   Поэтому и революция, разрушающая война уже противопоставлена своей уничтожающей силой созидающим столпам фольклора — «Коршун» 1916 года:

Идут века, шумит война,

Встает мятеж, горят деревни,

А ты всё та ж, моя страна,

В красе заплаканной и древней.-

Доколе матери тужить?

Доколе коршуну кружить?

   Такой «конфликт» родины и революции характерен и для самого противоречивого произведения Блока. Фольклорные образы наполняют поэму «Двенадцать». Стилистика повествования напоминает народные частушки:

Помнишь, как бывало

  Брюхом шел вперед,

  И крестом сияло

  Брюхо на народ?..

  Вон барыня в каракуле

  К другой подвернулась:

  – Ужь мы плакали, плакали…

    Поскользнулась

  И – бац – растянулась!

      Ай, ай!

    Тяни, подымай! <…>

Эй, бедняга!

      Подходи –

    Поцелуемся…

      Хлеба!

    Что́ впереди?

       Проходи!  <…>

Свобода, свобода,

  Эх, эх, без креста!

  Катька с Ванькой занята –

  Чем, чем занята?..

    Тра-та-та! <…>

Товарищ, винтовку держи, не трусь!

Пальнем-ка пулей в Святую Русь –

    В кондову́ю,

    В избяну́ю,

  В толстозадую!

  Эх, эх, без креста!

   Народный голос и та самая «кондовая» Русь, что носит в себе истоки народной жизни, поставлены под удар разрушительной войной. Блок не может примириться с уничтожением исконных традиций.

   В поэме скрыто несколько слоев народной символики. Число «Двенадцать», по статье Блока,— количество астральных демонов: «Заклинатели Халдеи вызывали астральных демонов, число которых колебалось между двенадцатью и семью. В христианской культуре эти духи-демоны превратились в злых лихорадок <…> лихорадок бывает двенадцать». В образе двенадцати красногвардейцев возникает подтекст «нечистой силы».

  Примечательно и написание «Исуса Христа» с одной «с», которое комментирует сам Блок на примере конкретной молитвы:

«Во Владимирской губернии, вместо молитвы "Богородица Дева", читается иногда народный стих заклинательного свойства, заимствованный, по-видимому, из апокрифов о Богородице и крестном древе:

   Пресвятая Богородица,

   Где спала, почивала?

   В городе Ерусалиме,

   За божьим престолом,

   Где Исус Христос

   Несет сосуды:

   Кровь и руда льется

   И снется (?) и вьется.

   Кто эту молитву знает,

   Трижды в день читает, -

   Спасен бывает. -

   Первое дерево кипарисово,

   Второе дерево истина,

   Третье дерево вишнево. -

   От воды и от потопу,

   От огня - от пламя,

   От лихова человека,

       От напрасной смерти.

В таком сходстве выражается связь фольклора с религией при их очевиднейшем конфликте. «Христианская культура борется с остатками язычества». В этой борьбе проявляется непонимание русской церкви собственных истоков. «Психология народных обрядов коренится в религиозном миросозерцании. Заклинающий человек властен над природой, она служит только ему; оттого он сам чувствует себя богом. Это подтверждается массой фактов, собранных о людях-богах. Состояние сознания заклинающего природу, по словам Е. В. Аничкова, еще не религия, но то смутное мировоззрение, в котором таились уже зачатки религии. Заклинание - это древнейшая форма религиозного сознания».

   Главной причиной интереса Блока к миру фольклора являлось глубокое понимание ее значения для современной жизни. В фольклоре, в народных образах — истоки, определяющие особенности современного существования. Эти истоки представляют собой незыблемую, единую стихию, которую поколениями хранит «темный народ». В обращении к его традициям—стремление понять и перенять связь с истоками, ведь для Блока «забывать и изгонять народную обрядность — значит навсегда отказаться понять и узнать народ». Народная тема—одна из тех, которая не подверглась изменениям и тотальному переосмыслению на протяжении творческого пути Блока. Этот единый, целостный в своем разнообразии и пестроте мир живет в сознании Блока — цветущая, бунтующая и манящая стихия.