Мы помещаем текст доклада, прочитанного на последних Топалеровских чтениях (февраль 2016 г.) ученицей 11 гуманитарного класса.

АГЛАЯ ГЕРАСИМОВА. Образ Орфея и Эвридики в поэзии Рильке и Цветаевой.

Мифы по своей сути – жанр откровения. Они говорят о взаимодействии богов и смертных или же,  иными  словами, – бесконечностей с  конечным.   Обычно  рамки повествования  таковы,  что  они  оставляют  поэту  очень  мало   места  для манипуляций с фабулой, сводя  его роль до роли глашатая. Перед  лицом такой ситуации, а также ввиду предполагаемого знакомства его аудитории с  данным сюжетом, поэт  старается  в  своих строках превзойти самого себя.  Чем более известен миф, тем труднее задача поэта.

И. Бродский.

 

ВВЕДЕНИЕ

 

Миф об Орфее и Эвридике состоит из двух частей; о нисхождении Орфея в Аид и о его смерти. В первой повествуется о том, как Орфей, великий певец, потерял свою жену Эвридику и отправился к Аиду и Персефоне с мольбой вернуть свою любовь. Орфей очаровал Аида своим пением, и тот согласился помочь ему, но с одним условием: Орфей не должен оглядываться по пути обратно на Эвридику, бредущую за ним. Орфей не выдержал, обернулся: он увидел ее в последний раз, и «ему пришлось пережить вторичную смерть Эвридики, а виновником этой второй смерти был он сам».

«Четыре год прошло после смерти Эвридики, но остался по-прежнему верен ей Орфей». Вторая часть мифа рассказывает о том, как его убили вакханки, жрицы Диониса, и как его голова и лира нашли своё последнее пристанище на острове Лесбос.

Орфей пытался идти против существующего порядка и совершить невозможное – вернуть умершую из царства Аида. Он шел вернуть Эвридику, хотел успокоить растерзанную душу, однако лишь усугубил ситуацию. Мы так и не узнаем, о чем думал Аид, поставив столь странное условие выполнение просьбы. Может, он боялся забрать любимца Аполлона в свое царство преждевременно, боялся, что Орфей не устоит перед страной мертвых, как предположил И. Бродский? Может, захотел посмеяться над заносчивым смертным? Может, считал, что это условие, наоборот, легко выполнимо и хотел успеха затее Орфея?

Разные поэты по-разному понимали этот миф. Я обращаюсь к Марине Цветаевой и Райнеру Марии Рильке, «Психее» и «Орфею», как их нередко называют. Они  глубоко между собой связаны, и тема “Цветаева и Рильке” была, есть и будет темой для многочисленных исследований, как написал в эссе «Девяносто лет спустя» Иосиф Бродский, глубоко занимавшийся этой темой. В частности, мое исследование направлено на изучение образов Орфея и Эвридики в творчестве этих поэтов в совокупности с их отношениями.

 

ЦВЕТАЕВА

У Цветаевой есть два стихотворения, которые в рамках настоящего исследования  можно назвать центральными: «Так плыли: голова и лира…» 1921 года, и «Эвридика — Орфею» 1923 года.

 В первом стихотворении описывается картина после убийства Орфея. В нем одновременно разделяется и смешивается человек и поэт: Орфей-человек и Орфей-поэт – как голова и лира, вместе плывущие, но одновременно и различные, отделенные друг от друга. Несколько раз повторяется противопоставление – в одном стихе упоминается лира, в следующем – голова, характерно использование слова «двойной». Но они смешиваются:

 

Не лира ль истекает кровью?
Не волосы ли – серебром?

 

Это происходит оттого, что Орфей не может отделить тела от души, крови от серебра поэзии. Но они дополняют друг друга: когда лира говорит «мира!», губы идут за ней: «жаль!» Именно в этом единстве и живет Орфей, однако его путь как человека закончен, физически он мертв, но путь Орфея-поэта только начинается. 

Стихотворение «Эвридика – Орфею» — несколько иного склада. Здесь Эвридика – пишет ли, говорит ли? – Орфею о себе, но больше — о бездне между ними.  Она теперь мертва, она теперь вечно покойна в царстве Аида:

 

… Ибо в призрачном доме
Сем – призрак ты, сущий, а явь –
Я, мертвая…

 

Она уже другая. Она бессмертна, она лишь призрак, и нет у нее ни рук, ни уст. Ее любовь ушла вместе с жизнью: «с бессмертья змеиным укусом кончается женская страсть», она уже чужда плоти и людской жизни — этого не изменить. Она лишь молит о покое. В конце она повторяет:

 

Не надо Орфею сходить к Эвридике
И братьям тревожить сестер.

 

Орфей, которому Аид дал шанс забрать Эвридику, не может вернуть ее к жизни: самой же Эвридике это кажется «превышением полномочий», она вовсе не рада стремлению Орфея вернуть ее.

Стоит упомянуть ещё несколько стихотворений, связанных с этой темой. Это стихотворение из цикла «Провода»: «Вереницею певчих свай…», которое описывает другую Эвридику – чувствующую и любящую, вновь пишущую – телеграфирующую – Орфею: «лю-ю-блю…». Здесь  появляются провода, соединяющие Эвридику, не тень ее, а ее саму с Орфеем. Но он здесь  – фигура за строками, он вне стихотворения. Весь цикл – об Эвридике, ищущей Орфея – что бесполезно и невозможно, ждущую его и не дожидающуюся, несмотря ни на что, грань между мертвыми и живыми неизменна. В отличие от предыдущего стихотворения она действительно его ждет, ее любовь не угасла.

Следующее стихотворение Цветаевой, «Есть счастливцы и счастливицы…», 1934 года, уже о другом:  о горьком призвании поэта. Однако здесь выражена очень интересная мысль: если бы Орфей послал бы в Аид только лишь свой голос, Эвридика бы вернулась к нему, сама. Можем ли мы видеть в этом разделение Орфея-человека и Орфея-поэта? Орфей-поэт, только лишь голос, идеальная квинтэссенция его дара, и Орфей-человек, с присущими ему слабостями и страхом, про которого сказано «лишним встав» – в отдельности от его чарующего голоса. Но это мы увидим позже, а вернее – раньше, в переписке Марины Цветаевой 1926 года с Борисом Пастернаком и Райнером Марией Рильке.

ПЕРЕПИСКА

«Поводом к переписке, завязавшейся между Рильке, Цветаевой и Пастернаком, послужило поздравительное письмо, которое написал Леонид Осипович Пастернак своему давнему знакомому Р.М. Рильке после двадцатилетнего перерыва». Рильке ответил старшему Пастернаку, тот написал письмо сыну, тот – Цветаевой... Так началась столь важная для моего исследования и для жизни трех великих поэтов переписка, но я буду рассматривать только аспект переписки именно Цветаевой и Рильке.

В их переписке можно увидеть те же образы, что и в их поэзии, там можно найти подтверждение и некоторым выводам из стихотворений. Хотя основной принцип поэзии остается: многое подразумевается. Возможно, некая «слоистость» мышления характерна для поэтов, держащих в голове сразу несколько смыслов одной фразы или даже одного слова. Так, даже в самых первых письмах можно увидеть не просто доказательство идеи о перерождении Орфея в поэтах; эта тема сквозит лейтмотивом сквозь всю переписку, наряду с любовью, подчеркнуто не плотской, не земной, любовью душ, которую единственную принимала Цветаева-Психея. Цветаева называет Рильке воплощенной пятой стихией, самой поэзией. Она разделяет человека-Рильке и поэта-Рильке, в ответ Рильке пишет ей: «я и сам с ним теперь в разладе» – речь идет о человеке-Рильке. Позже она пишет о своих прежних словах. «Пушкин, Блок и – чтобы назвать всех разом – ОРФЕЙ – никогда не может умереть, поскольку он умирает именно теперь (вечно!)». Орфей здесь – идея поэта, его смысл и душа.

Цветаева пишет о своей любви к Рильке, постоянно балансируя на грани приличий – одновременно оставаясь за границами их. Их сближает обожание стран друг друга: «Подобно Цветаевой, творившей «свою» Германию, Рильке создал «свою» Россию». Она любила его, одной лишь душою. Она тонко чувствует его поэзию, ее чувства так глубоки, что многое в переписке невозможно пересказать. Ее письма сродни ее поэзии: очень многое скрыто от постороннего глаза, но Рильке прекрасно ее понимает: они оба поэты, тонко чувствующие друг друга.

РИЛЬКЕ

Цветаева следовала за Рильке: она безмерно его уважала и любила – на расстоянии, на схожести мыслей и идей, на понимании его и его понимании ее. Ее стихотворение «Эвридика – Орфею» перекликается с его стихотворением «Орфей. Эвридика. Гермес». Она безумно любила его «Сонеты к Орфею» и дорожила сборником, подписанным им:

 

Марине Ивановне Цветаевой

Касаемся друг друга. Чем? Крылами.
Издалека ведем свое родство.
Поэт один. И тот, кто нес его,
Встречается с несущим временами.

Стихотворение «Орфей. Эвридика. Гермес» идет впереди сонетов не только по времени, но и по смыслу. Образ певца изменяется, из человека он становится тем самым бессмертным поэтом, которого Рильке воспевал в сонетах. Здесь Орфей – человек, что подчеркивается и усиленной прозаизацией его описания:

 

Его шаги глотали, не жуя,
Куски тропы огромные, а руки,
как гири, висли под каскадом складок,
не помня ничего о легкой лире.

 

Иосиф Бродский, посвятивший этому стихотворению эссе «Девяносто лет спустя»,  писал не столько о человечности Орфея, сколько о дистанции между Рильке и Орфеем, которую поэт сознательно увеличивает. Бродский отмечает схожесть певца и поэта, замечая, что не стоит их смешивать: «Другими словами, Рильке и герой-поэт не должны полностью отождествляться в нашем сознании – хотя бы потому, что не бывает двух одинаковых поэтов».

Орфей идет вперед, не слыша ни Эвридики, покорной тенью следующую за ним, ни Гермеса, держащего ее за руку. Эвридика тем временем мало осознает происходящее вокруг: «она была полна великой смертью». Примечательно, что при первом упоминании Эвридики нам дано ее описание глазами Орфея, она отстранена от собственного образа: Эвридика не заинтересована больше ни в жизни, ни в Орфее, она потеряна для мира живых и для Орфея. В стихотворении ни разу не названо ее имени, ее самой там уже нет.

Как и Эвридика Цветаевой, она уже за гранью жизни. «Она была уже не той» — она забыла Орфея. Она следовала за богом, только потому, что он ее вел, она не понимала ни трагедии ситуации – Орфей обернулся, он потерял ее навсегда! – ни самой ситуации:

 

И потому, когда внезапно бог
Остановил ее движеньем резким
И горько произнес: “Он обернулся”, –
Она спросила удивленно: “Кто?”.

 

 Она вернулась в землю, «отдалась земле», ее цикл рождения и смерти прекратился. У Цветаевой Эвридика не столь пассивна: она помнит Орфея, она умоляет его оставить ее в покое, в ее бессмертии. Эвридика же в цикле «Провода» помнит Орфея и любит его, она не отстраняется от него, но в это же время осознает пропасть между ними.

В «Сонетах к Орфею» певец преображается. В нем уже ничего нет от того Орфея, что «в чувствах ощущал своих разлад» – только лишь его божественный дар, его лира. Он обернулся и потерял прошлое, но сама попытка вернуть его, вернуть Эвридику была обречена на провал – ведь весь этот подвиг был взглядом назад. Здесь еще сильнее видна разница между Орфеем-поэтом и Орфеем-человеком. Орфей-поэт, его песня, была настолько сильна и полна эмоций, что очаровала самого Аида, но для человека эти эмоции оказались губительны.

Возможно, именно потому Орфей и стал «пра-поэтом», как изящно выразился Бродский: его разделенность в самом себе была настолько явной, что одна часть перевешивала другую: поэт в Орфее был весомее человека, и потому, лишившись тела, поэт-Орфей нашел успокоение в вечности, бесконечно появляясь в других поэтах, перерождаясь и олицетворяя пятую стихию, саму поэзию.

 

Сонеты – единое произведение, однако сама книга разделена на две части. В первой нам дан сам певец, Орфей: его власть над природой и всем живым, его божественное происхождение, его бессмертие:

 

Ведь то – Орфей. Его метаморфоза
жива во всем. Мы не должны искать

других имен. Однажды и навеки
всё певчее – Орфей.

 

Вот она, та мысль, идея, владеющая думами Цветаевой и Рильке. Поэт бессмертен, и поэт – Орфей. Он связан с мертвыми через Эвридику, ушедшую в царство теней («ты знаешь умерших»), и через его бессмертие, через вечность, к которой он принадлежит. Орфей – и человек, и поэт: он как всадник – «и двое суть одно», так как они нераздельны; это заметила и Цветаева в письме к Рильке: «Ибо всадник не тот, кто сидит на лошади, всадник – оба вместе, новый образ, нечто не бывшее раньше, не всадник и не конь: всадник-конь и конь-всадник:  В С А Д Н И К». Ведь поэт – он одновременно и дух, и человек.

Во второй части Сонетов больше упоминаний других мифов, других героев античности, как будто бы Рильке-Орфей пытается передать вечное через застывшую во времени античность и мифологию, герои которой так же реальны, как и Орфей.

ЗАКЛЮЧЕНИЕ

Орфей бессмертен, Орфей – сама поэзия. Для Цветаевой эта идея была истиной, для Рильке – бытием. Поэзия бессмертна: она властна над живым и отделена от людей – но все же не насовсем, не навсегда, она спускается к людям, одаривая их своим присутствием.

Орфей попытался «превысить свои полномочия», поддался своим эмоциям и потерпел поражение. Теперь в нем поэт противопоставлен человеку: Орфей  – воплощенная поэзия, он как будто бы потерял свою человечность. И теперь его именем зовут поэтов и певцов, теперь он – бессмертный дух. Орфей потерял Эвридику, послужив причиной ее второй и последней смерти, и потерял себя. Не потому ли на него набросились вакханки, боготворящие жизнь и вино, увидев в нем уже не человека?

Цветаева никогда не встречалась с Рильке, несмотря на ее мечты и мечты Бориса Пастернака, возможно, даже осознавала их несбыточность. Но она соприкоснулась с Поэтом, названным Орфеем двадцатого  столетия, через письма, на стыке идей и эмоций, через свою одержимость и любовь.

 

О, утраченный Бог! След твой мы слышим всегда!
Лишь потому, что тебя вражда растерзала,
вслух превратились мы все и в природы уста.