Ирина Раковская
ГОРЬКИЙ И АНДРЕЕВ
Андреев и Горький были художниками одной эпохи, видели одни и те же события. Этот факт наполняет особым содержанием разговор об Андрееве и Горьком, потому что разные художники интересны тогда, когда имеют точки соприкосновения, когда их разные концепции не безразличны друг другу, а объединены общими вопросами. У Андреева и Горького различие доходило до противоположности, а связь ? до объединения этих полярностей в целое, и оптимизм Горького трудно по достоинству оценить без пессимизма Андреева.
В личных отношениях Андреева и Горького было так же или почти так же. Они были друзьями, и после смерти Андреева Горький сказал: «Как это ни странно, это был мой единственный друг. Единственный». По очерку Горького «Леонид Андреев» можно понять, что основным содержанием их общения были споры.
1. У Горького и Андреева были совершенно различные методы изображения жизни. Горький был больше реалист, а Андреев тяготел к особому символизму. Но можно говорить и о Горьком-символисте и об Андрееве-реалисте.
2. Блок в своих статьях говорит о том, что Горький ? писатель, вышедший из народа. Против интеллигентских болезней у него есть противоядие, «хорошая кровь ? вещество, из коего образуется гордая душа».
Андреев ? интеллигент. Поэтому Горький и Андреев должны были, пришедши из разных станов, сойтись на одной черте и на ней вести свой бесконечный спор.
В статье «Народ и интеллигенция» Блок пишет об особой усмешке Горького, усмешке «себе на уме», за которой скрывается тайна народа. Он говорит: «Интеллигенты не так смеются, несмотря на то, что знают, кажется, все виды смеха.» О смехе Андреева Блок пишет в статье «Ирония». За этим смехом скрывается боль. Андреев не только мучается «красным смехом», он в бессознательных глубинах своей хаотической души любит двойников («Черные маски»), любит всенародного провокатора («Царь-Голод»), любит ту космическую провокацию, которой проникнута «Жизнь Человека». Ирония, смех Андреева ? признак утраты абсолютных ценностей, границ добра и зла.
Андреев утрачивает, Горький ищет, и, как ему кажется, находит.
3. Горький видит мир в бесконечном движении, развитии. Последнее слово особенно важно, так как нельзя сказать и про Андреева, что его мир застыл в неподвижности. Но Горький ценит именно эту способность мира двигаться к лучшему, обновляться, ему важен сам процесс жизни, творчества. Для Андреева мир ? хаос, но в этом играющем хаосе вырисовываются силы, извечно существующие; в беспорядочном движении мира существуют субстанции ? результат мифологического способа мышления писателя. Яркий пример тому ? пьеса «Царь-Голод», где главные действующие лица Царь-Голод, Смерть, Время-Звонарь. А человек, естественно, становится игрушкой для утомлённых вечностью, прихотливых героев пьесы. Отчасти отсюда происходит боязнь смерти. Если у Горького смерть служит делу жизни, обновляя её (ведь у Горького нигде нельзя встретить бессмысленной смерти), то у Андреева смерть существует сама по себе и действует по своим законам, непостижимым для человека. А существование смерти ставит под вопрос саму жизнь, и смерть каждого человека воспринимается как смерть человечества. Только будучи доведен до отчаяния такой логикой, человек в пьесе Андреева «К звездам» мог воскликнуть: «Зачем жить, когда лучшие погибают, когда ? разбита прекрасная форма... Нет оправдания жизни ? нет ей оправдания!» «Прекрасная форма» здесь ? тоже субстанция. Горького гибель Данко не пугает, его красота ? это огонь, искры, а они-то остаются, то есть процесс горения, стремления к красоте продолжается. Не является исключением и поэма Горького «Человек», где олицетворены Мысль, Смерть, Безумие, Любовь, Дружба, Ложь и т.п. Это лишь художественный приём, а не философские категории. Очень часто можно наблюдать, как метафора Горького переходит в реальность у Андреева.
4. Горького можно назвать художником объективным. Он способен, особенно в поздних своих произведениях, к внутренней свободе, то есть к воспроизведению характеров, типов во всём их многообразии, без предвзятости, именно с интересом к этому жизненному многообразию.
Андреев не только не заинтересован в этих характерах и типах, но иногда даже ломает правдивую жизненную линию героев (о чём пишет Горький в очерке), чтобы подчинить её своим представлениям. У него нет внутренней свободы, и в его произведениях ощущается зависимость того, что он изображает, от личности самого писателя, от одной идеи. Андреев ? художник субъективный.
5. Блок отмечает способность Андреева задавать «нелепый», досадный вопрос, который предлагают дети: «Зачем?» Что ни скажешь ребёнку, он спрашивает «Зачем?». На детские, первобытные вопросы, не представляющие интереса для взрослых, способен и Горький. Они бьют ключом в пьесе «На дне», в которой выясняется, что такое человек, правда, свобода. Помимо самой отвлечённой потребности двух художников ставить такие вопросы, в этом ещё и веление времени ? необходимость восстановить или выяснить изначальное, чтобы знать, куда идёт мир.
Главный вопрос времени ? человек. В творчестве Горького и Андреева человек занимает совершенно особое место. То, что человеком Андреев и Горький интересуется не по инерции, не неосознанно, говорят хотя бы названия таких произведений, как поэма «Человек» Горького и пьеса «Жизнь Человека» Андреева. И та, и другая в высшей степени символичны. Для того, чтобы говорить о человеке у Андреева, надо сказать о том, что такое мир для него. Мир ? это хаос, тьма, которые то равнодушны, то сами страдают от своей хаотичности и неопределённости. И в этот мир человек явно не вписывается; он, может, неудачная попытка всё тех же сил вселенной, субстанций. Царь-Голод говорит: «Хотел создать я царства сильных, а создал лишь царство убийц, тупоумных, лжецов». У Горького же человек по меньшей мере самостоятелен и небессмыслен в своём существовании. Отсюда вытекают все основные противоречия Горького и Андреева.
Человек ? цель творчества Горького. «Хочу, чтоб каждый из людей стал человеком». В человеке сходятся все вопросы, «всё ? в человеке, всё ? для человека». Люди представляют для Горького наивысший интерес, поэтому так много у Горького разнообразных характеров, типов, есть даже цикл «Литературные портреты».
Для Андреева человек ? средство. Через человека он хочет передать трагедию вселенной. Андреева не интересует психология отдельной личности. Порой он надевает на лица людей маски, превращая их в носителей абстрактных сущностей. Пример ? маски на балу у герцога в пьесе «Чёрные маски», маски смеха в «Красном смехе». Очень часто люди у Андреева превращаются в художественную деталь, почти в обстановку, создают фон. Очень часто в ремарках к массовым сценам Андреев указывает, что все перечисленные свойства должны доходить в людях до крайнего развития. Так же часто люди изображаются Андреевым для общности впечатления, чувства. Типичные фразы: «На всех лицах, при их разнообразии, лежит печать страшного сходства», или во всех лицах «то же остановившееся, остолбенелое, тупо пораженное». Или люди, целый сонм людей, нужен Андрееву для того, чтобы на все лады повторять одну и ту же фразу, например, «Как богато! Как пышно!» Люди создают музыку контрастов и в то же время нагнетают однообразие.
Высшее самовыражение горьковского человека ? подвиг. Кульминация рассказов, пьес Андреева ? протест человека, осознавшего свою бессмыссленность и несправедливость смерти, вызов высшим силам, который остаётся без ответа: «Тебя отрицают со всем, что в тебе есть ? с гуманизмом, социализмом, эстетикой, любовью, ? всё это — чепуха..? это смешно и жалко: тебя приговорили к смертной казни ? за что?» (слова Андреева из очерка Горького). Этот протест может быть и кровавым бунтом, но никогда ? революцией. Положительной программы у Андреева нет.
Андреев считал, что логика мира ? разрушение, а Горький ? созидание в недрах разрушенного. Вот что говорил Андреев (по очерку Горького): «Может быть, истинный смысл жизни именно в разрушении чего-то, чего мы не знаем, или всего, что придумано и сделано нами». Поэтому любое вещественное в мире для Андреева ? неизбежный повод к осуществлению этой логики, заключавшейся в разрушении, сумасшествии, убийстве. Люди, например, ? повод к убийству («Почему не зарезать, если нож острый»).
В прямом отношении с темой разрушения и созидания находится представление о человеке. Для Горького человек изначально целен, раздвоенность противоречит человеческой природе. Человек ? притягивающий, упорядочивающий центр ? например, мать, Павел, Ленин. Ленин был врагом хаоса. Горький изображает раздробленно людей, неприятных ему. Трагедия андреевского человека заключается в том, что он бессилен сопротивляться хаосу мира и принимает в себя эту страшную раздробленность. В «Красном смехе» описан безумный солдат: «Руки и ноги его разбросаны, и он, видимо, старается собрать их, но не может: сведёт руки, и они тотчас распадутся». «Что-то последнее чувствуется в его попытках собрать своё разбрасывающееся тело». У Горького люди способны сплотиться, склеиться в единый коллектив, как в «Матери», или в общечеловека, как в «На дне». А Андреев всегда видит между людьми пустоту. Например, люди, «старающиеся избытком жестикуляции заполнить ту загадочную пустоту, куда им страшно заглянуть». Одиночество человека подчеркивается во всех произведениях Андреева. Даже если человек находится среди других людей, то пропасть, разрыв между ними огромны: «Как одинок крик человека!» Горький стремится преодолеть одиночество. Сначала он призывает «разрушенную душу собрать в крепкую силу» («Исповедь»), а затем все больные сердца соединить в одно («Мать»).
К разговору о целостности человека: можно сравнить поэму Горького «Человек» и «Чёрные маски» Андреева. И там и здесь из человека выносятся и начинают жить отдельной жизнью его чувства, пороки и т. п. В поэме «Человек» Человек изображен в извечном поединке с Ненавистью, Ложью, Ленью, Скукой, Отчаянием. Сам он необычайно целен, и в нём заключено положительное начало ? стремление к солнцу, вперед. Он ? как ядро, а его пороки ? как шелуха, это враги из внешнего мира. В «Чёрных Масках» нет этой борьбы. Совершенно неожиданно герцогу Лорренцо открывается страшная картина. В виде масок на балу появляются чудовища: Ложь; Сердце как отвратительный паук на зыбких ногах с тупыми глазами; Нечто многорукое, многоногое, лишенное образа и формы, говорящее многими голосами ? мысли. Они говорят Лорренцо: «Мы твоё сердце, мысли» и так далее. И герцог теряет сам себя. Человек распадается и не знает, кто он. Оказывается, он соткан из несовместимых противоречий. Звучат слова: «В чёрной глубине моего сердца я воздвигну тебе престол, о, Сатана». Так человек оказывается разъят в самом сердце своём и заключает в себе хаос. Как последняя ступень этого ? раздвоение герцога Лорренцо, исчезновение «я» ? трагедия не только для человека, но и для художника, ибо через что ему смотреть на мир? О раздвоенности андреевского человека Горький пишет так: «Сплетённый из непримиримых противоречий инстинкта и интеллекта, он навсегда лишен возможности достичь какой-либо внутренней гармонии». Произведения Горького отмечены прекрасным стремлением ? очистить человека от грязи «мира вещей», отделить его от всяческих оболочек, потому что сам человек ? ценность, не зависящая ни от каких условий жизни. Такой очищенный человек способен отвлечённо посмотреть на своё прошлое ? и только, сам он ? неделим. Андреев так вынимает человека из его оболочки, что человек смотрит со стороны на себя, на своё настоящее. Если говорить примитивно, то душа человека на время выходит из него и с удивлением смотрит на одно, очень случайное своё воплощение из миллиона возможных; взгляд со стороны непременно присутствует во всех андреевских произведениях, начиная от неосознанного ощущения и до вполне конкретных указаний. К первой стадии относится, например, рассказ «Случай», само название которого говорит о том, что с гораздо большей вероятностью происшедшее могло и не случиться, всё могло принять другой вид, одеться в другую оболочку. А в качестве конкретных примеров можно привести слова Ольги из пьесы «Дни нашей жизни»: «Когда я смотрю отсюда, то вижу как будто нас, как мы там живем, а оба мы такие маленькие, словно две козявочки»; и рассказ «Губернатор». Губернатор шагает по комнате и говорит: «Так ? ходят губернаторы.» А один раз губернатор выходит из своего лица и после входит, и лицо его медленно закрывается, как окна в заколоченном доме.
С освобождением человека, слова, мысли у Горького связано расширение пространства. На суде (роман «Мать») от слов Павла раздвигаются стены. У Горького человек, выходя из рамок мещанства, пошлости, выходит тем самым на арену жизни, где он ? свободный творец. Человек Андреева, вырвавшись из пошлости, натыкается на обречённость чувств, на беззащитность и одиночество в мировом пространстве. Пример ? герой рассказа «У окна» Андрей Николаевич: «В созданной Андреем Николаевичем крепости, где он отсиживается от жизни, есть слабое место, и только он один знает ту потаённую калиточку, откуда неожиданно появляются неприятели. Он безопасен от вторжения людей, но до сих пор он ничего не мог поделать с мыслями. И они приходят, раздвигают стены, снимают потолок и бросают Андрея Николаевича под хмурое небо, на середину той бесконечной, открытой отовсюду площади, где он является как бы центром мироздания и где ему так нехорошо и жутко». Именно поэтому, выбирая самые конфликтные для себя ситуации, Горький изображает, особенно в пьесах, мещанскую жизнь с её желудочными внутренностями, перетирающими человека, а Андреев выносит человека под открытое небо, где гуляет «ледяной ветер безграничных пространств». Обычный масштаб многих его произведений ? всечеловечество и вселенная. Он и Горький ? художники разных ступеней жизни.
Здесь можно сделать переход к теме жизни человека у Горького и у Андреева. Безусловно, у них имеется что-то общее, и от себя и от времени, во взгляде на жизнь. Например, оба они сравнивают жизнь с искусством, и вот каким образом: Горький-символист пишет в рассказе «Скуки ради»: «Степь была золотисто-жёлтая, небо ? ярко-голубое. И та и другое необъятно велики; коричневые постройки станции, брошенной среди них, производили впечатление случайного мазка, портившего центр меланхолической картины, трудолюбиво написанной художником, лишённым фантазии». То есть, с одной стороны, жизнь человека случайна и не вписывается в эту картину; с другой стороны, жизнь ? опыт какого-то безразличного, равнодушного художника. У Андреева в пьесе «Жизнь человека» Некто в Сером говорит о жизни Человека «твёрдым, холодным голосом, лишённым волнения и страсти, как наёмный чтец, с суровым безразличием читающий Книгу Судеб». Чтец вполне соответствующий художнику из горьковского отрывка.
Пьесу «Жизнь Человека» Андреев построил по законам живописи, как ожившие картины, находясь под впечатлением картин Дюрера и Гойи. Картинность должна была создать не жизнь, а отражение жизни, её «далекое и призрачное эхо». Наверное, за серостью и безжизненностью написанной картины должно угадываться равнодушие того, кто её писал, того, для кого человек ? творение мёртвого искусства и не более. По-другому стоит этот вопрос в пьесе Андреева «Царь-Голод» и пьесе Горького «Последние». В пьесе Андреева человечество разыгрывает трагический и бессмысленный спектакль перед несколькими утомлёнными зрителями ? Смертью, Царем-Голодом, Временем-Звонарем. Царь-Голод создал людей для своего удовольствия , но получилось несколько хуже, чем он мог ожидать. Пьеса «Последние» ? тоже спектакль в спектакле. Помимо общего впечатления, звучат также реплики: «Мама, вот это и есть ? трагический балаган». «У вас похоже на мелодраму». «Что за комедия!». «Какой прекрасный комик пропадает». Но трагедия горьковского «балагана» заключается в том, что по своей слепоте и безумию играют в нём люди. Люди, среди которых нет злых, о чём скажет Людмила в пьесе «Васса Железнова». Если для Горького все вопросы, все начала и концы сосредоточены в том пространстве, которое заключено в живом человеке, то для Андреева самое важное находится за пределами этой оболочки. Схематически это можно изобразить так: тайна в живом у Горького и тайна в мёртвом у Андреева. У Андреева есть такое понятие ? бесконечность и безначальность (ср. со словами Сатина: «В человеке... все начала и концы»). При этом не надо забывать, что мир у Андреева находится в хаосе, и отсюда вытекает «вечность и её муки»: Из этого хаоса появляется человек, туда же он и уходит. В какую бездну ужаса, страдания он при этом погружён! Ведь тьма, хаос тоже мучаются своею неопределённостью и неосуществлённостью. В пьесе «Чёрные Маски» ожившая частица мрака говорит: «Я не знаю, кто я. Кто-то зажёг на башне свет, и мы пришли сюда. У нас очень темно. И очень холодно у нас». И ещё одна фраза Андреева: «Безмолвие и тьма, где почивает неизречённый ужас».
Теперь собственно о жизни человека у Андреева. «Придя из ночи, он возвратится к ночи и сгинет бесследно в безграничности времён, не мыслимый, не чувствуемый, не знаемый никем» (из «Жизни Человека»). Точка на схеме ? кратковременный выход из хаоса, осмысление и упорядочивание. А смерть мыслится Андреевым как возвращение в хаос, в холод. Поэтому так часто умирающий изображается им сидящим неподвижно перед очагом, бессильным согреть его. В этом жестоком разрушении формы кроется страх перед смертью. У Горького же и смерть рассматривается в системе жизни: «Смерть покорно служит делу жизни... Слабое, ненужное ? гибнет». («Последние»). Так смерть очеловечивается жизнью. Андреев подчас тоже теряет границы жизни и смерти, но потому, что хаос небытия проникает в жизнь. То есть, жизнь, наоборот, умерщвляется смертью.
Отсюда такие фразы-антагонисты: у Горького ? «Разве ты сам ? не жизнь?» («Макар Чудра»), у Андреева ? «А разве ты ? жив?» («Чёрные маски»). В связи с тем, что жизнь человека у Андреева ? этап бесконечного путешествия, у него появляются сквозные композиции, образы, продуваемые ветром. В «Жизни Человека» это ? «ледяной ветер безграничных пространств»; ещё один пример такого сквозняка: когда Андреев изображает мертвецов, трупы казнённых, повешенных, расстрелянных, он прежде всего видит подошвы ног людей, лежащих на земле. Эти люди уже не упираются в землю, а лежат горизонтально, как и при рождении, и через их подошвы беспрепятственно проходит из небытия в небытие хаотическая душа мира.
Так же естественно человек у Андреева вбирает в себя мир, пропускает его через себя, полностью зависит от содержания внешней среды, как у Горького Человек с большой буквы носит в себе своё содержание и заполняет им весь окружающий мир. В качестве иллюстрации: глаза Павла и его товарищей всегда излучают свет, теплоту: «Огонь его голубых глаз вспыхнул светлее», «его голубые глаза горели мягко и ласково» («Мать»). У Андреева: «Большие и жадные к свету глаза»; в «Красном смехе»: «Смотрю в его глаза... Какое море огня должен видеть он сквозь эти огромные, черные окна!»; в «Анатеме»: «...Глаза у него без блеска ? как раскрытые окна в жилом доме среди ночи».
Эти метафоры и их принципы оба художника переносят в драматургию, на сцену. Описывая в ремарках атмосферу сцены, они чуть ли не на первый план выносят соотношение и взаимовлияние внешней и внутренней среды, символистически противопоставляя человека и внешний мир. У Андреева во всех пьесах фигурируют те же окна-глаза: «Точно под упорным давлением мрака, чёрной безграничностью объявшего дом Человека, подались внутрь и покривились два высокие окна; если окна не выдержат и провалятся, то мрак вольётся в комнату и погасит слабый, умирающий свет, которым озаряется она». У Горького, например, важна смена направления света в пьесе «На дне»: в первом действии свет льётся из квадратного окна во мрак ночлежки, в последнем действии сцена освещена лампой, а за окном ? тьма.
Сама собой возникает тема мрака и света. И Горький и Андреев придают им одинаковый смысл, но у Горького побеждает свет, а у Андреева ? тьма. Жизнь человека у Горького ? дорога от тьмы к солнцу, у Андреева ? сгорание свечи, не могущей осветить пространство. Человек Горького волен шагать по своей дороге, про андреевского говорится, что «он покорно совершит круг железного предначертания». Воля к жизни, отмеченная Горьким в Ленине, автоматически заменяется твёрдым крутым подбородком, словно высеченным из камня, у того, кто назван Некто в Сером, кто в вытянутой руке держит свечу жизни Человека («Жизнь Человека»). Впрочем, в некоторые моменты Горький созвучен Андрееву. У него есть образ, соответствующий сгорающей свече человеческой жизни, в первой же ремарке в пьесе «Последние»: «У стола, тоже в кресле сидит Феодосья, в руках у нее длинное серое вязание, на коленях большой клубок шерсти, она всё время что-то бормочет». Серое вязание ? человеческая жизнь, а Феодосья, старуха, которая всё время что-то бормочет ? Парка, богиня судьбы, и она слепа: «Нянчила, гадала ? богатырь растёт, вынянчила ? миру захребетника». Старухи, няньки, которые сопровождают человека от рождения до смерти его, есть у Андреева и у Горького. Для Андреева это ? свидетельство того, что вселенная бесконечно стара и равнодушна к трагедии человека. По сути дела, с разговора старух, то есть со старости, начинается первая часть пьесы «Жизнь Человека» ? рождение человека, отчего рождение покрывается налётом смерти. Старухи и юродивые у Горького символизируют старость старого мира, старого уклада жизни; уже в пьесе «Последние» есть новый мир, люди из нового мира.
Есть вещи, которые неприкосновенны для Горького и совсем не святы для Андреева. Например, рождение человека. Материнство для Горького ? начало жизни, дети ? обновление мира. У Андреева с самой этой сердцевины начинается трагедия жизни ? когда рождается ребёнок-урод (в «Жизни Василия Фивейского», в «Чёрных Масках»), когда ребёнок становится зверем, убийцей (в «Красном Смехе»). У Горького тоже есть дети-калеки. Но он по-своему обыгрывает эту тему: детей калечит «мир вещей», они не рождаются такими. Например, Любовь в «Последних» стала горбатой потому, что её бросил на пол отчим, Павел в «Вассе Железновой» стал криво расти с 4 лет, тоже как бы под влиянием окружающего зла.
Ещё один очень важный вопрос, опять-таки поднятый временем, ? вопрос социальный, то есть о возможностях и путях к социальной справедливости. Материалом к этой теме была сама действительность, но и здесь, имея общую исходную точку, писатели приходили к противоположным выводам. Оба имели перед глазами ужасы действительности, из которых для Горького следовала неизбежность перемен к лучшему (по очерку «В.И. Ленин»), а для Андреева ? указание на вселенскую неустроенность, из чего, в свою очередь, вытекает невозможность перемен к лучшему.
Потребность же в справедливости у героев Андреева, пожалуй, сильнее, чем у героев Горького. В пьесе «Анатема» на вопрос «Чего вы хотите?» люди отвечают: «Справедливости», ? но знают, что справедливость ? чудо, и просят сотворить это чудо. Но чудо оказывается невозможным, так как нет бога, и в связи с этим в «Анатеме» же дается ремарка: «Подогнув листы как дом, который разваливается, корешком вверх лежит Библия». Бога не находят также герои других произведений Андреева («Жизнь Василия Фивейского»). Испытанию подвергается и вера в жалость, любовь, добродетель, в результате чего в «Жизни Человека» появляется спящая сестра милосердия. О ней сказано, что «за всё время картины она не просыпается ни разу». Чтобы не оторваться от Горького, достаточно сравнить этот образ с постоянно действующим и всех жалеющим Лукой.
Несмотря на безысходность, люди у Андреева идут на бунт (в пьесе «Царь-Голод»), и если у Горького побудитель к революционной борьбе ? желание освободиться и построить новую жизнь, то у Андреева массой движет страх перед смертью и изначальное стремление разрушать. Если данную антитезу воплотить в образы, то бунтующие у Андреева объединены смертью, действующим лицом пьесы «Царь-Голод», а у Горького ? матерью (роман «Мать»), которая есть начало жизни и враг смерти. Ещё одной из возможных тем сравнения представляется суд в той же пьесе Андреева и суд в романе «Мать». И там и здесь он тройной: группировки людей судят друг друга, и прибавляют суд Смерти и матери соответственно.
В самых ярких характеристиках горьковских героев заложена их воля изменить мир. Андреев таких людей не видит. В пьесе «Царь-Голод» он изображает фабрику-чудовище, с толпой омашинившихся рабочих:
? Мы сами части машины.
? Я молот.
? Я шелестящий ремень.
? Я рычаг.
Вместо индивидуальностей ? безличие, отупение и порабощённость.
Для совершения революции горьковские люди объединяются через положительные задатки своей натуры ? сердце, разум и тому подобное. Для бунта люди у Андреева смыкаются в толпу через своё несовершенство. Их ведёт Царь-Голод, причем не только бедных, но и богатых.
Горький верит в гармонию мира. К этой гармонии стремится человек, её уже достигла музыка, которая всегда у Горького выражает красоту жизни, её идеал. Часто и Андреев мыслит о мире с помощью музыкальных образов: в пьесе «Анатема» скрип и свист шарманки сравнивается с мировой гармонией, и чуть дальше Анатема (Дьявол) говорит: «Мое несчастье ? это ужасно тонкий, невыносимо тонкий слух». То есть для Андреева слышать мир, знать правду о мире ? проклятие. Правда, слово тоже важно для Андреева, как и для Горького. Вот слова героя рассказа Андреева «Ложь»: «Не голову, а целый мир ношу я на своих плечах. Только из одного слова состоял он, но какое это было большое, какое мучительное, какое зловещее слово. Ложь ? так произносилось это слово... Она бессмертна... О, какое безумие быть человеком и искать правды! Какая боль». Но важнее слова для Андреева молчание. Слово у Горького ? самовыражение человека, то есть правда о нём. Молчание у Андреева означает как раз то, что в мире нет правды для человека, мир безответен и непостижим для разума, для которого и предназначается слово. Разум, ум и безумие у Горького и Андреева ? ещё одна тема для сравнения.
Горький играет этими словами, что ему позволяет противоядие в его крови (по выражению Блока). Он говорит о безумии то в одной, то в другой системе отсчёта («мира вещей» и человека). У Андреева формула безумия такова: «Половина моих мыслей не принадлежит мне». А значит, человек наполовину, а потом и целиком поступает во власть хаоса. Андреев был уверен в бессилии мысли: разум гибнет в «непосильной борьбе с бессмыслицей». Разум неполноценен, и носители разума как преобладающего начала скорее уродливы, чем красивы, как у Горького: «Когда Анатема снимает цилиндр, открывается огромный лоб, изрезанный морщинами, и несоразмерно большая голова с исчерна-седыми вздыбившимися волосами. Столь же уродливой чертою, как и чудовищно большой лоб, является шея Анатемы: жилистая и крепкая, она слишком тонка и длинна, и в нервных подергиваниях и изгибах своих носит голову как тяжесть, делает её странно-любопытной, беспокойной и опасной». Разум и знание придают силу героям Горького и сковывают героев Андреева: «Ограниченный зрением он (человек) никогда не будет видеть следующей ступени, на которую уже поднимается нетвердая нога его; ограниченный знанием, он никогда не будет знать, что несёт ему грядущий день, грядущий час ? минута». («Жизнь Человека»). Горький славил разум, но в этом отношении Андреев ему не доверял: «Призывая поклоняться разуму, он тайно издевался над немощью его».
Многие герои Горького и Андреева оторваны от места. Формой этого у Горького является странничество, бродяжничество. Скитание по земле для него ? одна из стадий освобождения, раскрепощения человека и носит положительный характер, если только свобода от греха не становится свободой греха («Исповедь»). У Андреева в данном случае имеется двойной подход к теме. Одна оценка явно положительная: «Люди, которые смотрят прямо, а в руках имеют длинные посохи для измерения земли» («Анатема»). В драме «К звездам» профессор говорит об откреплении уже не от клочка земли, как у Горького, а от самой земли.
«Кто хоть раз услышит голос звезд, идущий из глубины бесконечных пространств, тот становится сыном вечности. Сын вечности! Да, ... так когда-нибудь назовётся человек». И другое отношение к бездомности. Первая часть «Красного смеха» построена так, что среди реальности, готовой потечь, «как лава», под плавящим солнцем, выплывающей бессвязными отрывками (а реальность там ? война), герой внезапно вспомнил дом: «Уголок комнаты, клочок голубых обоев и запылённый, нетронутый графин с водою на столике, у которого одна ножка короче двух других, и под нею подложен свернутый кусочек бумаги... Необыкновенный был этот простой и мирный образ». Дом, оказывается единственной, последней точкой опоры в мире, заражённом хаосом. Его неподвижность, устойчивость и нетронутость ? спасение от танца безумия. И если человек теряет дом, он тоже заражается хаосом и пустотой пространства, а именно так и происходит: «Дома? Какой дом, разве где-нибудь есть дом?» Почти то же самое ? в драме «Дни нашей жизни»: «Домой? Домо-о-ой? Кто говорит: домой?.. Ложное представление о несуществующих предметах. Дома никакого нет». Этого дома нет, потому что и он уже отождествляется с хаосом: «Как странно: неужели мы там действительно живём, в этом каменном хаосе? И неужели это ? Москва?» В «Красном смехе» военный доктор восклицает: «Отечеством нашим я объявлю сумасшедший дом!»
Ещё у Андреева странничество ? беспрепятственное перемешение по земле ? может означать опустошённость человека и земли, и вследствие этого, потерю взаимного притяжения, то есть духовный разлад, который происходит из-за проникновения вселенской пустоты в материю. Анатема говорит: «Мне нечего делать, и я гуляю по миру». Делать ? то есть осуществлять свою связь с землей и жизнью на ней. Странники Горького отрываются от земли только при предельном наполнении своей души и её содержания. Макар Чудра говорит: «Разве ты сам не жизнь?» И земля при этом становится для них неисчерпаемым источником жизненной силы, природа приобретает особое значение. И только при таком соотношении человека и земли становится возможной их таинственная связь ? человек органически вписывается в природу и, в противоположность андреевскому герою, начинает действовать, помогая жизни, как Лука, как герой рассказа «Рождение человека».
