Татьяна Шалганова (11 В). Один эпизод романа Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара».
По поводу романа Тынянова «Смерть Вазир-Мухтара» до сих пор ведутся споры. Уже немало поколений читателей и критиков пытаются найти ответ на вопрос, о чем на самом деле произведение. Да, Грибоедов — главный герой, но почему взят только последний год его жизни? Почему в заглавии есть только его должность? Солженицын в своей статье, рассуждая на эту тему, пишет: «...главный ли замысел Тынянова — осветить нам характер Грибоедова и его загадки? Не много ли больше его [Тынянова] занимает возвышенный, как он видит, образец декабристов? Несколько раз они ударяются в книгу, прорывают ткань романа остриями напоминаний»[1]. Действительно, история декабризма весьма интересует автора. Есть один эпизод, в котором «острие воспоминаний» врезается в жизнь главного героя и окончательно определяет его дальнейший путь. Этот эпизод важен как для судьбы главного героя, так и для темы декабризма в романе, и, разобрав его, возможно, удастся понять, что же больше всего интересует писателя: герой или эпоха. Речь идет о встрече Александра Сергеевича Грибоедова с Иваном Григорьевичем Бурцовым.
Любопытно место этого эпизода в общей композиции романа. В начале повествования Грибоедов прибывает в Москву, потом в Петербург со своим проектом. Александр Сергеевич борется за него на протяжении нескольких глав, он снова ощущает себя молодым, но терпит поражение — власть не принимает проект, более того, героя отправляют в Персию. Дальше передышка: приключение в дороге, Тифлис, где он возвращается к жизни, делает предложение Нине и снова отправляется со своим проектом, но куда? На самом деле к Паскевичу, но получается, что к Бурцову. Второй провал. По возвращении в Тифлис он тяжело заболевает и выздоравливает уже другим, уже постаревшим человеком. И дальше Грибоедов по прямой движется к собственной смерти, ведь он знает, что отправлен «на съедение»[2] (хотя впоследствии и убеждает себя в том, что Тегеран — последний из его страхов — оказался не так и страшен). Итак, встреча с Бурцовым — последняя остановка, последняя надежда на пути героя.
Эпизод разговора Грибоедова с Бурцовым безусловно необходим для понимания темы декабризма, очень важной в романе. Чтобы ответить на вопрос, почему автор выбрал именно эту эпоху, нужно понять, в какое время жил он сам. Эйхенбаум пишет об этом периоде так: «История вошла в быт человека, в его сознание, проникла в самое сердце и стала заполнять даже его сны»[3]. Современники Тынянова ощущали, что история творится не где-то там, а вокруг, практически их собственными руками. То же самое чувствовали и декабристы. Знаменитый литературовед приводит слова А. Бестужева: «Мы живем в веке историческом... История была всегда, свершалась всегда. Но она ходила сперва неслышно, будто кошка, подкрадывалась невзначай, как тать. ...Теперь история не в одном деле, но и в памяти, в уме, на сердце у народов. Мы ее видим, слышим, осязаем ежеминутно: она проницает в нас всеми чувствами»[4]. Две эпохи были похожи и мироощущением людей, и их мнениями, поэтому в момент, когда уже нельзя было продолжать писать и жить так, как писали и жили в конце XIX века, стал так актуален похожий и почти забытый опыт прошлого.
Декабризму посвящена не только «Смерть Вазир-Мухтара». До нее был написан роман «Кюхля» — повествование о жизни поэта и декабриста В.К. Кюхельбекера, которого Тынянов, можно сказать, заново открыл читателям еще в своей статье «Архаисты и Пушкин». Тема развития и угасания декабризма тесно связывает два романа. «Жизнь Кюхельбекера — это декабризм в его первой стадии, кончающейся восстанием; жизнь Грибоедова — это жизнь последнего декабриста среди новых людей Новый роман Тынянова логически, почти научно вытекает из первого — как второй том художественной монографии, посвященной декабризму»[5].
Итак, этап, описываемый в «Смерти Вазир-Мухтара» — конец декабризма. Восстание уже несколько лет как подавлено, пять человек казнено и множество сослано, но есть некоторые близкие к движению люди, которым удалось избежать репрессий. Что же происходит с ними? Во вступлении Тынянов пишет: «Благо было тем, кто псами лег в двадцатые годы, молодыми и гордыми псами, со звонкими рыжими баками! Как страшна была жизнь превращаемых, жизнь тех из двадцатых годов, у которых перемещалась кровь! Они чувствовали на себе опыты, направляемые чужой рукой, пальцы которой не дрогнут». (Тынянов, 9) Что значит «перемещалась кровь»? Немного выше читаем такие строки: «За пустотами мало кто разглядел, что кровь отлила от порхающих, как шпага ломких, отцов, что кровь века переместилась» (Тынянов, 7). Переместилась куда? Кто начал жить? «Дети и младшие братья» (Тынянов, 8), как пишет автор. Люди нового века. И бывшие декабристы, превращаемые поневоле, переступая через себя, растворяются в новом обществе. Им приходится меняться, например, чтобы не загубить свою карьеру, но не только поэтому: людей против их воли меняет «чужая рука», воля истории. Некоторые ломались «как шпага», «жизнью расплачивались иногда за незнакомство со словарем своих детей и младших братьев» (Тынянов, 8). Некоторые выжили, пытались привыкнуть к новому миру, как-то существовать в нем. По Тынянову, именно таким образом поступал Грибоедов, наиболее сильно испытавший на себе последствия превращения.
Например, обед у Сухозанета. Грибоедов смеется над шутками, беседует вместе с теми, кто участвовал в подавлении восстания, в казни и допросах декабристов, а ведь некоторые из осужденных были его друзьями! О том, что он не забыл своих товарищей, свидетельствует припадок, который случился с писателем при виде предателя Майбороды в Тифлисе, но здесь, на обеде, он ведет себя как светский человек, свойственник Паскевича. О презрении к своей новой роли, к себе самому в этот момент явственно свидетельствуют строки, сравнивающие драматурга с самым низким героем его главной пьесы: «Ну что ж, дело ясное, дело простое: он играл Молчалина» (Тынянов, 106).
Прикоснувшись к эпохе, можно перейти и к самому эпизоду. Во время своего путешествия в Персию Грибоедов заезжает к Паскевичу и представляет ему свой проект. В Петербурге он потерпел крах, а Паскевич — последняя надежда на воплощение идеи драматурга и политика в жизнь. Граф Эриванский во всем опирается на полковника Ивана Григорьевича Бурцова, декабриста, знакомого с Грибоедовым, и проект предлагает обсудить им двоим. Сам проект содержит идеи и амбиции Грибоедова последних лет, и очень важно, что обсуждается он именно с бывшим декабристом. Перед разговором Тынянов приводит краткое описание Бурцова, из которого понятно — в нем «кровь» не «перемещалась». Он «давно от России оторвался» (Тынянов, 241) и остался таким же бешеным либералистом. Сохранил свои декабристские убеждения, кстати, не только Бурцов: в разговоре в палатке (16 часть четвертой главы) мы знакомимся с еще одним ссыльным декабристом — Нилом Петровичем Кожевниковым, который также сохранил и в армии свои убеждения. Главного героя окружают люди разных веков, разных воззрений, но только он один в романе в «состоянии перехода», и это делает его еще более обособленным, еще более одиноким.
Итак, Бурцов — настоящий декабрист. И он не единственный, ведь Грибоедов приехал, по сути, в один из последних оплотов декабризма: Паскевич буквально окружил себя политическими преступниками. На этот раз декабристы судят проект Вазир-Мухтара.
Перед самим диалогом читатель на короткое время отправляется в прошлое и присутствует на встрече пока еще заговорщиков (декабрь только впереди) с проезжающим через Киев Грибоедовым. Бунтари описаны как молодые люди, у которых вся жизнь впереди. Восторженные слова Муравьева-Апостола потом вспоминаются нынешнему Грибоедову, делая контраст между мыслями, планами этих смелых юношей и реальностью, в которой теперь живет драматург, еще более болезненным. Даже Грузия выглядит уже не такой красивой: «Обломок луны, кривой, как ятаган, висел в черном небе» (Тынянов, 245). Прекрасной она осталась только в воспоминаниях о молодости, навсегда связанных с памятью о друзьях-заговорщиках; недаром во время разговора с Иваном Григорьевичем о прошлом главному герою в голову приходят слова: «Шпоры, журчание, луна, Грузия. Вот она, Грузия. Однако!» (Тынянов, 241).
В общении молодых декабристов с Грибоедовым ясно видно уважение, которым окружен «учитель», «наш Самсон-богатырь» (Тынянов, 202) (интересное сравнение с главным противником Грибоедова в романе), как впоследствии назовет его один разжалованный декабрист. Драматург не только имел друзей среди декабристов, его произведение вдохновляло их! В армии Кожевников сохранил один листочек из «Горя...». Декабризм плотно вплелся не только в прошлое человека, но и в прошлое писателя, он напрямую связан с его главным литературным успехом.
Но уже повеяло отчужденностью. Грибоедов только недавно был в столицах, он официально не сослан, он знаменитость. Пусть «Горе...» по-прежнему запрещено, но автор видел государя, который говорил с ним, фактически, обласкал его. Тот самый государь, против которого восстали декабристы.
Услышав слова главного героя о том, что государь «бодр» (Тынянов, 242), Бурцов вдруг прекращает делиться с Грибоедовым воспоминаниями, он уже не видит рядом с собой единомышленника.
Грибоедову показалось, что Иван Григорьевич оттягивает разговор о проекте, будто он тоже предчувствует разрыв, который неприятен ему самому, словно ему странно и горько признавать, что этот проект, эта слава принадлежат тому же Грибоедову, который сидел рядом с ним в Киеве. И все-таки разговор начинается.
«— Ваше мнение?
— Отрицательное, — сказал Бурцов» (Тынянов, 242).
В этом эпизоде описан полный разрыв Грибоедова с прошлым. Он остается отвергнутым, непонятым даже былыми единомышленниками, причем изменились не они, изменился он сам. Во время беседы начинается дождь, напоминающий монотонный голос следователя, допрашивавшего Грибоедова по делу о декабристах. Вдруг Бурцов кажется ему таким же чужим, как и тот дознаватель. Тынянов пишет: «Тут человек другого века» (Тынянов, 243). Грибоедов стал чужд и тем и другим, теперь для него все люди — «другого века». Отвергнут его проект (отдавая ему должное, Бурцов сравнивает проект с произведениями Рейналя и с книгой-планом древней Москвы), как когда-то было отвергнуто его произведение. (Герой говорит: «Это образец критики французской, сначала: «Cette piece, pleine d'esprit», a потом: «Chute complete»« (Тынянов, 242). Не намек ли это на критику «Горя...»?) Итак, всё идет к разрыву, и, когда Грибоедов понимает, что отвергнут, он переживает это со взрывом, с бунтом.
Солженицын называет эту сцену одной из лучших в «Смерти...». Он пишет: «Но даёт Тынянов однажды прорваться подпепельному огню Грибоедова: когда тот кидает Бурцову, что победи декабристы — разодрались бы они из-за несходства своих дальнейших проектов»[6]. По мнению писателя, здесь появляется настоящий Грибоедов, автор «Горя от Ума», пламенный человек. (Появляется, но, помимо огня, в этот момент в действиях героя видно и желание уязвить, обидеть Бурцова, оскорблением углубить пропасть между ними.) Однако после бури «крепость» оказывается «пустою» (Тынянов, 244). После того, как Иван Григорьевич бросает Грибоедову вызов, тот мгновенно остывает и решительно рвет свои отношения с прошлым.
Вот что происходит с «превращаемыми». Отрываясь от прошлого, они приобретают неустойчивую позицию выскочек. Со старыми амбициями они не могут закрепиться в новом мире, но они уже настолько изменились, что будут отвергнуты и прежним. Несчастные люди остаются между прошлым и настоящим, между 1820-ми и 1830-ми годами. Из Петербурга Грибоедов уехал без будущего, от Бурцова — без прошлого. «У них было в тридцатых годах верное чутье, когда человеку умереть. Они, как псы, выбирали для смерти угол поудобнее. И уже не требовали перед смертью ни любви, ни дружбы» (Тынянов, 8).
Важность этого эпизода для самого романа теперь понятна. Выясним, что можно узнать о Грибоедове из этого диалога. «Подпепельный огонь» — как интересно и точно охарактеризовал вспышку Грибоедова Солженицын: действительно, большую часть романа герой словно тлеет. Он холоден, отчужден, он наблюдатель или политик. Только иногда мелькнет искра: раскаяние и мысли о грузинской девочке, театр и Лена Булгарина, влюбленность в Нину — почти всегда эти всплески как-то связаны с воспоминанием о молодости. Так же и здесь: уже осознанный Грибоедовым разрыв с прошлым подогревает его, провоцирует на жестокую, пылкую речь. Грибоедов снова становится молод и силен, он — борец, он похож на Пестеля, с которым его сравнивали раньше. Его улыбка — оскал. В нем есть то, что было до превращения. Сложно сказать, были ли идеи, выразившиеся в его словах, новыми, или они зародились еще до переворота — в Киеве драматург в основном молчит, не выражая своей точки зрения, но в этом эпизоде герой (жестко, даже, можно сказать, несправедливо) демонстрирует свою силу, и после этого читатель уже вряд ли удивится, увидев Вазир-Мухтара, способного в сапогах молча просидеть час перед шахом, способного добиться выплаты куруров и даже, практически, вывода русских войск, воевавших за Персию.
Но взрыв прошел быстро: Грибоедову бросают вызов, и он снова холоден. Он говорит: «Всё равно. Считайте меня трусом» (Тынянов, 244). Почему же он отказывается от дуэли? Потому, что вспоминает дуэль, в которой погиб его друг? Потому, что потерял интерес и, уже чувствуя разрыв, больше не считает важным мнение Бурцова о себе? Потому, что на дуэли дрались только пылкие люди прошлого века, каким и остался Иван Григорьевич, а он, Грибоедов, уже не такой и признает это? Наверное, всё сразу. Единственное, чем нельзя объяснить подобное — слабостью.
Тынянову важен не столько гениальный автор «Горя от Ума», сколько человек, точнее, судьба человека, наиболее причастного к самым важным историческим событиям описываемого времени. Роман начинается не с его рождения, даже не с начала работы над главным произведением его жизни, он начинается «с того момента, когда он [Грибоедов] теряет власть над своей жизнью и биографией, когда история решительно вступает в свои права»[7]. Переломным моментом стало подавленное восстание, «отцы были осуждены на казнь и бесславную жизнь» (Тынянов, 7). Люди двадцатых годов уже шли к смерти, и это слово, по Тынянову предопределяющее судьбу всех декабристов, легло в заглавие романа.
Огромное внимание уделено и быту людей, ведь от него зависит их мировоззрение, их поведение, их цели и задачи, их жизнь. Эйхенбаум пишет: «Рамки и границы исследования раздвинулись: в историю литературы вошли мелочи быта и “случайности”. Многие детали, не находившие себе места в прежней науке, получили важный историко-литературный смысл. Наука стала интимной, не перестав от этого быть исторической»[8]. Это относится ко всем работам Тынянова, и в частности к «Смерти Вазир-Мухтара». Для понимания общей исторической ситуации Тынянов вводит огромное количество подробностей, сценок, эпизодов, и все служат одной цели: создать у читателя максимально полное представление об эпохе. Важна каждая мелочь, каждый диалог: «Слова и вещи существуют в двух планах: конкретность перерастает в символику, малое — в большое, бытовая мелочь — в формулу эпохи»[9]. И, конечно же, важен для понимания характера героя, его последующей холодности, иногда даже отчужденности, диалог Грибоедова с последним декабристом в его жизни.
Не менее интересно то, как описан разговор Грибоедова и Бурцова. Вообще, стиль «Смерти Вазир-Мухтара» — отдельная тема. Поколение Юрия Николаевича стремилось разрушить литературные каноны, уже не отвечающие, по мнению многих творцов, современным темам; поэты, критики искали новые пути развития литературы. Сам Тынянов называл этот период «промежутком». Эйхенбаум приводит его слова: «Новый стих — это новое зрение. И рост этих новых явлений происходит только в те промежутки, когда перестает действовать инерция; мы знаем, собственно, только действие инерции, — промежуток, когда инерции нет, по оптическим законам истории кажется нам тупиком... У истории же тупиков не бывает»[10].
Инерции нет, влияние XIX века ослабло, и в поисках нового стиля Тынянов прежде всего смотрит на современных поэтов, в частности, на Велимира Хлебникова. Эйхенбаум цитирует писателя: «Для него [Хлебникова] нет замызганных в поэзии вещей (начиная с «рубля» и кончая «природой»), у него нет вещей «вообще», — у него есть частная вещь. Она протекает, она соотнесена со всем миром и поэтому ценна. Поэтому для него нет «низких» вещей... »[11] То же и у Тынянова: низких вещей нет, как и низких тем, не достойных романа подробностей. После пламенной речи Грибоедова действия декабриста описаны так: «Бурцов пил воду. Он пил ее из кувшина, огромными глотками, красный кадык ходил у него, и он поставил на столик пустой кувшин» (Тынянов, 244).
Вдохновенный «подпепельный огонь» речи Александра Сергеевича оттеняется таким приземленным описанием. Но не выбивается это из общей картины, не выглядит грубо или не к месту, наоборот, дополняет изображение Бурцова, делает его ярче, показывает его колоссальное напряжение и саму мощь человека вместе с его широкими плечами и толстыми, побелевшими от гнева губами. Мощь видимую, но оказывающуюся бессильной перед желтым, сухим Грибоедовым, его длинными пальцами (у Бурцова «ручки»), простреленной рукой и оскалом борца. Эта подробность необходима, она конкретизирует образ, и Тынянов пользуется подобными вставками, вводит их органично, создавая новый стиль повествования.
Н.Я. Эйдельман писал в своей статье о том, что эпиграф к первой главе на самом деле адресован Катенину, и писатель это прекрасно знал. Но зачем-то ему было необходимо адресовать слова о дружбе именно Булгарину, отношения с которым некоторые современники не могли Грибоедову простить. Натан Яковлевич пишет: «Юрий Николаевич уверял В.Б. Шкловского: «Я совсем не собираюсь становиться романистом. Я, как ты знаешь, против монументального стиля во всем. Я смотрю на свои романы, как на опыты научной фантазии, и только»[12].
Опыты, эксперименты... Позже Тынянов полностью изменит свой стиль, и роман о Пушкине будет представлять из себя уже «спокойное, сжатое и часто ироническое повествование»[13] — этому писатель научится у неоднократно переводимого им Гейне. Слог «Смерти Вазир-Мухтара», по той же статье Эйхенбаума, принимает вид «слишком свободного, почти разбушевавшегося поэтического языка, подчеркнуто субъективной авторской манеры, принимающей иногда форму словесной истерики»[14]. И дальше: «Торжествуя свою победу над инерцией, над «плотным и тесным языком» прежней литературы, Тынянов вводит в роман всё, что ему нужно, не боясь ни быта, ни истории, ни экзотики, ни поэзии»[15]. Эффект, которого писатель достигает своими «опытами научной фантазии», виден в том же диалоге, который держит читателя в напряжении и дает ему вместе с главным героем ощутить пустоту, оставшуюся после такого моментального, бурного и неизбежного разрыва с собственным прошлым...
« Обломок луны, кривой, как ятаган, висел в черном небе.
... И может быть, в случае неудачи... Грузия чудесная... И будет новая Сечь, в которой жить будем...
... Негры... в яму... с детьми...
Je passerai sur cette terre
Toujours reveur et solitaire...
И ничего больше не сохранилось. Ушло, пропало» (Тынянов, 245).
На мой взгляд, теперь можно ответить на вопрос, поставленный в начале темы. В эпизоде, который одинаково важен и для романа в целом, и для раскрытия сущности самого главного героя, нет чего-то одного, более значимого чем всё остальное. Важно каждое слово, каждое действие, как и всё в целом. Таков литературный метод Тынянова: писатель и историк, он больше всего занят описанием эпохи, но для него не может быть эпохи без человека, без мелочей его окружающих, без случайностей формирующих его судьбу, как и нет самого героя отдельно от времени, в котором он живет, постоянно изменяясь. Через малое писатель приводит нас к большому. В своем романе через последний год жизни одного человека он показывает нам, буквально вводит нас в последние годы существования важнейшего в истории России движения, позволяя при этом видеть не даты и факты, а страдающих, думающих и действующих людей. Это новый взгляд на историю, новый взгляд на литературу, новый взгляд на самого человека, необычайно важный для развития русской культуры XX века.
Список литературы:
Б.М. Эйхенбаум. Творчество Ю. Тынянова (1944) // Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)/ Сост. В.А. Каверина. M., 1983 — http://lib.rus.ec/b/187303/read
Эйхенбаум Б. Творчество Ю. Тынянова // Эйхенбаум Б. О прозе: Сб. ст. / Сост. и подгот. текста И. Ямпольского; Вступ. ст. Г. Бялого. — Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1969. — http://feb-web.ru/feb/classics/critics/eixenbaum/eih/eih-380-.htm
Эйдельман Н. Эпиграф Тынянова // Знание — сила. — № 5-6, 1982 — http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/NYE/TYNYANOV.HTM
Солженицын А. «Смерть Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова : Из «Лит. коллекции» // Новый мир. — М., 1997. — № 4. — http://solzhenicyn.ru/modules/myarticles/article_storyid_273.html
[1] Солженицын А. «Смерть Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова: Из «Литературной коллекции» // Новый мир. — М., 1997. — № 4. — http://solzhenicyn.ru/modules/myarticles/article_storyid_273.html
[2] Тынянов Ю. Сочинения: В 2-х т. Т. 2. Смерть Вазир-Мухтара. Л.: Художественная литература, 1985, с.136. Далее в тексте указываем только страницы этого издания.
[3] Б.М. Эйхенбаум. Творчество Ю. Тынянова (1944) // Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)/ Сост. В.А. Каверин. M., 1983 — http://lib.rus.ec/b/187303/read
[4] Цит. по ст. Б.М. Эйхенбаум. Творчество Ю. Тынянова (1944) // Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)/ Сост. В.А. Каверин. M., 1983 — http://lib.rus.ec/b/187303/read
[5] Б.М. Эйхенбаум. Творчество Ю. Тынянова (1944) // Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)/ Сост. В.А. Каверина. M., 1983 — http://lib.rus.ec/b/187303/read
[6] Солженицын А. «Смерть Вазир-Мухтара» Юрия Тынянова: Из «Лит. коллекции» // Новый мир. -= М., 1997. — № 4. — http://solzhenicyn.ru/modules/myarticles/article_storyid_273.html
[7] Там же.
[8] Там же.
[9] Там же.
[10] Цит. по ст. Б.М. Эйхенбаум. Творчество Ю. Тынянова (1944) // Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)/ Сост. В. А. Каверина. M., 1983 — http://lib.rus.ec/b/187303/read
[11] Цит. по ст. Эйхенбаум Б. Творчество Ю. Тынянова // Эйхенбаум Б. О прозе: Сб. ст. / Сост. и подгот. текста И. Ямпольского; Вступ. ст. Г. Бялого. — Л.: Худож. лит. Ленингр. отд-ние, 1969. — http://feb-web.ru/feb/classics/critics/eixenbaum/eih/eih-380-.htm.
[12] Эйдельман Н. Эпиграф Тынянова // Знание — сила. — № 5—6, 1982 — http://vivovoco.rsl.ru/VV/PAPERS/NYE/TYNYANOV.HTM
[13] Б.М. Эйхенбаум. Творчество Ю. Тынянова (1944) // Портреты и встречи (Воспоминания о Тынянове)/ Сост. В.А. Каверина. M., 1983 — http://lib.rus.ec/b/187303/read
[14] Там же.
[15] Там же.
