Александра Россиус (11 В). Петербург в поэзии И.Ф. Анненского  

Анненский стоит на границе двух литературных эпох: поэтической традиции второй половины ХIX века и модернизма.

Свою поэтическую карьеру И.Ф. Анненский начал довольно поздно: в год выхода первого сборника ему было сорок девять лет. Известно, что сочинять стихи он начал уже в 1870-е годы, однако во время обучения в университете Анненский временно забросил поэзию. По собственному признанию, он не писал ничего, кроме диссертаций. Первый сборник Анненского был опубликован в 1904 году. Он назывался «Тихие песни». Стихи были изданы под псевдонимом «Ник. Т-о». Это был единственный сборник стихов, напечатанный при жизни поэта. Уже в 1909 году Анненский скончался.

Стихотворение «Петербург» было опубликовано уже после смерти поэта — в 1910 году в журнале «Аполлон». 

Для начала вспомним, как воспринимали Санкт-Петербург российские поэты, предшествующие Анненскому.

Город пышный, город бедный,
Дух неволи, стройный вид,
Свод небес зелено-бледный,
Скука, холод и гранит…

Как мы видим, образ Санкт-Петербурга здесь очень противоречивый.  С одной стороны, этот город «пышный» и имеет «стройный вид», а с другой стороны, это «город бедный», где царят «скука, холод и гранит». В разные периоды поэты по-разному воспринимали эти стороны. Так, современники Ломоносова возносили этот город до небес, а ближе к середине и концу XIX века в поэзии заметнее другая сторона этого города — бедная, холодная, жестокая.
            Анненский в стихотворении «Петербург» продолжает традицию Некрасова и Достоевского, описывая Петербург с его мрачной стороны. Уже самое первое четверостишие нагнетает таинственно-зловещую обстановку:
Желтый пар петербургской зимы, 
Желтый снег, облипающий плиты... 
Я не знаю, где вы и где мы, 
Только знаю, что крепко мы слиты.

Уже в самом начале Анненский словно отсылает нас к роману «Преступление и наказание». Даже невнимательный читатель заметит, какой цвет преобладает в романе, — желтый цвет.  В желтом цвете описана квартира старухи процентщицы, желтого цвета обои в каморке Раскольникова, лица Раскольникова, Мармеладова, Катерины Ивановны — болезненно-желтые, и, конечно, желтый билет Сони. Как мы видим, желтый цвет в романе не предвещает ничего хорошего. Этот цвет несет в себе нечто зловеще-пессимистичное, болезненное, унылое. И у Анненского «желтый пар», «желтый снег» и «Нева буро-желтого цвета» создают соответствующую картину. Уже с самых первых строк становится понятно, в каком ключе поэт собирается показать нам город.

Мрачную картину Петербурга усиливает ощущение неопределенности: 
Я не знаю, где вы и где мы, 
Только знаю, что крепко мы слиты.
Сочинил ли нас царский указ?
Потопить ли нас шведы забыли?
Вместо сказки в прошедшем у нас
Только камни да страшные были.

Этими словами поэт обезличивает жителей Петербурга, словно лишает их права на самостоятельное существование. Все они – крепко слиты, и всех их объединяет некоторая безысходность и пустота. Это ощущение пустоты проходит через всё стихотворение: «пустыни немых площадей», «ни кремлей, ни чудес, ни святынь, ни миражей, ни слез, ни улыбки». Еще следует обратить внимание на слово «камни». Оно встречается в стихотворении три раза: «Только камни да страшные были», «Только камни нам дал чародей», «Только камни из мерзлых пустынь». Все три раза слово «камни» употреблено в сочетании со словом «только». Это опять отсылает нас к мотиву пустоты. Попробуем разобраться, что здесь символизируют камни. Камень — неживая, холодная, тяжелая субстанция, что может обозначать отсутствие души и чего-либо святого в этом городе. И всё в Петербурге – камни, нет ничего живого и теплого, нет ничего, кроме камней. Чародеем, который дал эти камни, Анненский называет Петра I. Здесь следует вспомнить, что «Петр» — по-гречески «камень». Анненский представляет читателю Петра не как величайшего монарха, «Медного Всадника», а как колдуна, причем злого:
Только камни нам дал чародей. 
Да Неву буро-желтого цвета, 
Да пустыни немых площадей,
Где казнили людей до рассвета.

Таким образом, образ Петра превращается у Анненского из царя и создателя новой столицы в злого колдуна, сотворившего бездушный, холодный город.
Далее:
Уж на что был он грозен и смел. 
Да скакун его бешеный выдал, 
Царь змеи раздавить не сумел, 
И прижатая стала наш идол.

В поэзии  первого десятилетия XX века змея часто фигурирует как воплощение силы, противостоящей Петру. Традиция воспринимать змею подобным образом берет начало в появлении памятника Петру на Сенатской площади, где конь царя топчет змею. В качестве примера можно привести строки из стихотворения Блока «Петр» (1904):
Он спит, пока закат румян.
И сонно розовеют латы
И с тихим свистом сквозь туман 
Глядится Змей, копытом сжатый...
Заключительное четверостишие особенно подчеркивает безысходность и обреченность города:
Даже в мае, когда разлиты 
Белой ночи над волнами тени, 
Там не чары весенней мечты, 
Там отрава бесплодных хотений.

Белые петербургские ночи, которые даже у Достоевского олицетворяют мечты (роман «Белые ночи»), Анненский называет «отравой бесплодных хотений», тем самым убивая даже самую последнюю мимолетную надежду.

Нельзя не сказать о том, что есть место, которое для Анненского представляется противоположностью бездушного Петербурга. Это Царское село. Конечно, ни в одном из стихотворений оно напрямую не противопоставляется петербургскому аду, однако нетрудно увидеть это противопоставление, сравнивая стихотворение «Петербург» со стихотворением «Л.И. Микулич».

В «Петербурге» нет «ни чудес, ни святынь, и миражей, ни слез, ни улыбки». В стихотворении же «Там на портретах строги лица…» всё это есть: и чудеса («Там стала лебедем Фелица  и бронзой Пушкин молодой»), и святыни («на портретах строги лица», «нимфа с таицкой водой»), и миражи («чтоб навевать сиреням грезы»), и слезы, и улыбки («скажите “Царское село” – и улыбнемся мы сквозь слезы»).
«Великолепье небылицы» противопоставлено камням, которые у петербуржцев «вместо сказки в прошедшем»; вместо грез в Петербурге  – «отрава бесплодных хотений», вместо воды, «которой не разлиться», – «Нева буро-желтого цвета».
Ярче всего противопоставление вырисовывается в тех строчках, которые начинаются с указательного местоимения «там»:
«Там на портретах строги лица»;
«Там нежно веет резедой»;
«Там нимфа с таицкой водой»;
«'Там стала лебедем Фелица»;
«Там были розы, были розы»;
«Там все, что навсегда ушло»
следует сравнить с
«Там не чары весенней мечты, 
Там отрава бесплодных хотений».
Строки, в которых используется один и тот же прием – анафора, особенно подчеркивают противопоставление этих двух мест, теплоту одного и зловещесть другого.

Показательна здесь и смерть поэта. Он умер, не доехав до Царского села — до своего дома. Как писал Э.Ф. Голлербах, «есть горькая символика и в том, что Анненский умер на пути в Царское, на ступенях царскосельского вокзала. Остановилось усталое сердце, и некому было качнуть этот маятник, эту “лиру часов”,  о которой поэт писал в предчувствии внезапного конца..» Поэт словно не успел вырваться из ненавистного холодного Петербурга в живое Царское село, где было всё, чего не было в петербургском аду. 
Стихотворение «Петербург» – не единственное стихотворение Анненского, в котором город отождествляется с камнем. Тот же мотив можно найти и в стихотворении «Тоска белого камня». Это стихотворение имеет много общих черт со стихотворением «Петербург». Как и в «Петербурге», в «Тоске белого камня» горожане представлены как нечто безличное, неопределенное и при этом объединенное: «люди залиты светом». Здесь о людях говорится как о чем-то неживом. Не случайно люди именно «залиты светом». Поэт отсылает нас к людям, которые «крепко слиты» в стихотворении «Петербург». Еще сильнее это подчеркивается в словах «И не всё ли равно вам: Камни там или люди?». Люди опять показаны безличными и неживыми, нет даже разницы между ними и камнями.

Строки «есть ли города летом вид постыло-знакомей» снова перекликаются с «Петербургом». Точнее, они продолжают мысль этого стихотворения. В «Петербурге» поэт рассказывает нам о том, каков город зимой («Желтый пар петербургской зимы,  Желтый снег, облипающий плиты... «) и весной («Даже в мае, когда разлиты Белой ночи над волнами тени, Там не чары весенней мечты, Там отрава бесплодных хотений.») в «Тоске белого камня» поэт сообщает нам, что и лето в городе тоскливое и унылое. Называя город «колыбелью-темницей», он еще раз подчеркивает безысходность ситуации. «Постыло-знакомый» и «Сбитый в белые камни Нищетой бледнолицей» город отсылает нас к «Неве буро-желтого цвета, «пустыням немых площадей» и «камням из мерзлых пустынь». В этом стихотворении поэт единственную возможность спасения от холодного города видит в смерти:
И уходишь так жадно
В лиловатость отсветов
С высей бледно-безбрежных
На две цепи букетов
Возле плит белоснежных.
Могильные плиты Анненский противопоставляет камням Петербурга. Камни — белые, плиты — белоснежные. Также Анненский говорит нам, что город — «в трафарете готовом узор на посуде». А про уход, то есть, про смерть, он пишет следующее:
Так, устав от узора,
Я мечтой замираю
В белом глянце фарфора
С ободочком по краю.
Таким образом, Анненскому милее смерть, чем жизнь в городе камней. По его мнению, даже в смерти мечты и свобода представляются более возможными, чем в холодном Петербурге. «Возле плит белоснежных» еще возможно «замирать мечтой», а в городе есть только «отрава бесплодных хотений».

Интересно то, что в петербургских стихах Анненского нет лирического героя. Предшествующие ему писатели,  в таком же тоне говорящие о Петербурге, часто затрагивают тему маленького человека в большом городе. У Анненского такой темы нет, и это существенно отличает его от более ранних писателей, таких как Гоголь и Некрасов.  Хорошим примером может быть некрасовский цикл «На улице», где героями являются простые петербургские жители.

Анненский же никогда не говорит о каком-либо конкретном человеке,  лирический герой у него слился воедино со всеми остальными жителями Петербурга, и никого из них поэт не выделяет. Обо всех людях Анненский говорит обобщенно как о едином целом. Отсюда и эти неопределенные «вы» и «мы».
Единственное упоминание конкретного петербургского жителя я нашла только в стихотворении «В дороге»:
Дед идет с сумой и бос,
Нищета заводит повесть...
Но подобные описания встречаются очень редко.
Также следует обратить внимание на отсутствие звуков в петербургских стихотворениях. В большинстве своих стихотворений Анненский уделяет звукописи особенное значение. Вот несколько примеров:
Динь-динь-динь — и мимо,
Мимо грезы этой,
Так невозвратимо,
Так непоправимо
До конца не спетой,
И звенящей где-то
Еле ощутимо. («Лунная ночь в исходе зимы»)

«Без слов кристальные сливались голоса,
И кастаньетами их пальцы потрясали...»;

«Браслетов золотых звучали мерно звенья» («Второй фортепианный сонет»)

«На губах застыло слово;
Каждым нервом жду отбоя
Тихой музыки былого.» («Перед закатом»)
В петербургских же стихах Анненского звуков нет. Единственное прилагательное, обозначающее звук — «немых», что еще раз подтверждает восприятие города поэтом как чего-то неживого.

Итак, представление о Петербурге у Анненского своеобразно. Для него это мертвый город, в котором нет ничего святого. Петербург для Анненского — настоящий ад, по сравнению с которым хороша даже смерть. Раем же Анненский считает Царское Село, где можно найти всё, чего так не хватает в холодном городе. В петербургских стихах Анненский нередко отсылает читателя к Ф.М. Достоевскому, иногда полностью поддерживая его, а иногда соглашаясь с ним, но представляя его мнение в еще более радикальной форме.

К сожалению, даже посмертно Анненский не получил заслуженную им долю признания. На мой взгляд, его стихи очень значительны, в том числе и его стихи о Петербурге, несмотря на то, что городская тема встречается в его стихотворениях довольно редко. Жившего в момент перехода от поэзии XIX века к эпохе XX века, Анненского можно считать родоначальником поэзии Серебряного века.