Петр Зоммер (11 В). Словотворчество Велемира Хлебникова.
Хлебников и Маяковский совершили переворот в русской поэзии и в русском слове. Конечно, они это сделали не одни, но при поддержке и участии Кручёных, Бурлюка, Каменского и всех, кто называл себя будетлянами. Этот переворот изменил книжный язык, заново открыл его. Но если Маяковского приняли ещё при жизни многие и позже расславили, поскольку его стихи в большинстве случаев соответствовали советской идеологии, то Хлебникова оставили полузабытым, сказав, что его новый язык — это несвязный и не имеющий смысла набор звуков, что это некая «заумь». Это, разумеется, не так. Хлебников, создавая свой язык, не так много уделял внимания звучанию слов, как их смыслу, внутреннему смыслу, понятному лишь подсознанию и утерянному за наплывом бытовых значений. Отсюда появляется и хлебниковское «внутреннее склонение» слова, и подмена корней слов при оставлении суффиксов или приставок, формы слова.
«Заумь» Хлебникова — это не просто «заумная речь», это сочетание звуков, которое становится словом. Так, например, произошло со словами, придуманными во время существования Советского Союза. Многие не воспринимают слова «колхоз», «комсомол», «завуч», «худрук» как сокращения, эти слова вполне вошли в реальность, будучи искусственно созданы сложением не звуков, но смыслов. Но у слов, созданных в СССР, цель была похожей на хлебниковскую — власть стремилась создать новый язык, язык будущего, чтобы забыть дореволюционные должности и места. Язык Хлебникова не был похож на язык Кручёных. Если Кручёных говорил: «Слово “лилия” захватано, я говорю “Еуы”, белоснежность лилии восстановлена», — то Хлебникову недостаточно было просто изменить «кличку» лилии, лилия сама не изменялась. Ему нужно была эту лилию вывести как нечто новое, придав ей, например, новый оттенок.
Хлебников тоже создаёт язык будущего, но не на пустом месте, он пытается воссоздать некогда бывший язык, забытый из-за наслоения поздних значений и утраты из-за этого оригинальных.
Поэтому Хлебников не отметает всё старое, а всего лишь разнообразит заново открытыми значениями слов язык и находит достойные замены иностранным словам в русском. В нём, пожалуй, из всех будетлян оставалось какое-то видимое тяготение к золотому веку.
Хлебников, впрочем, не отвергает все иностранные слова, например, увлекаясь мифами орочей, он вставлял некоторые слова из их языка, а после путешествия в Персию он говорит о том, что его называли дервишем. Так он принял слова азиатского и африканского происхождения, но не европеизмы. Например, Хлебников даже не использовал слово «минус», он предпочитал писать «нет-единица».
Хлебников всегда создавал свои неологизмы, используя лишь русские суффиксы или корни, примеров тому множество: смехач –могач– богач, моги – могучие ноги, могровые – багровые, можба – божба, могатство – богатство, смеянствуют – пьянствуют, посмешищ –рассмешищ[1].
Н.И. Харджиев в статье «Маяковский и Хлебников» приводит ещё больше примеров: любийца, любистель (ср. свиристель), люброва (ср. дуброва), любовня (ср. часовня), юнёжь (ср. молодежь), юняга, небёнок, небянка, небороб, небоем, бегиня, вселенночка, мирятник (ср. курятник), мирёл (ср. орел), мыслока (ср. осока), грустняк (ср. ивняк), молвняк, ваяльня (ср. читальня), читязь (ср. витязь), читьмо, грезьмо (ср. письмо), словля (ср. кровля), звучаль (ср. пищаль), и т.п., высочий, широчий, красочий, умночий (ср. рабочий), лепочий, по-божески/можески (там же, л. 40), города/голода/волода (л. 41 об.), пленник/мленник (л. 87 об.), пирожки/мирожки (л. 88), рвань/звань (95 об.), дух/бух, слово/бово/жово/рово/ново (л. 98), холод/волод/молод/голод (л. 112), полноводны/волноводны (л. 132), тайны/пайны/райны/чайны (л. 135 об.) и человек/зеловек/маловек/чаровек.
В отличие от Северянина или Бурлюка, составлявших из двух слов одно, и, при возможности, сливающих несколько слогов, Хлебников создает более компактные и понятные слова, которые не надо перечитывать по два раза, чтобы понять. Соединяя корень одного слова и суффикс другого, легко находимого, Хлебников окрашивает старый корень новым значением. При этом его слова не сложны, они приходят ассоциативно, сами собой. Почему бы, действительно, не использовать слова с новыми суффиксами, это ведь расширит многообразие. Тем более, что вовсе не все слова придумал Хлебников. Скорее всего, некоторые из них уже когда были придуманы, существовали в речи. Ведь всё словотворчество исходит из народной песни, или частушки, или считалки, там человек может себе позволить придумать новое словцо. Особенно тесно связывают «заумь» Хлебникова со считалками. Например, Гаспаров считает, что пьеса Хлебникова «Боги» — это просто растянутая считалка, которая выбирает, кого из богов надо убить.[2]
На самом же деле Хлебников хоть и поспособствовал обновлению поэтического литературного русского языка, но не придумал ничего нового, по сути. У него были предшественники, схожий язык желали создать Лейбниц и Декарт.
В. Гофман в своей статье «Языковое новаторство Хлебникова» пишет об исследованиях Лейбница:
«Лейбниц исходил из принципа, что первоэлементы звуковой речи, — таковыми он считал отдельные звуки (он называет их буквами), — связаны с известным значением “в силу прирождённого инстинкта” людей: например, анализируя значения слов со звуком r в различных языках, Лейбниц пришёл к убеждению, что этот звук исконно означает сильные движения и вызываемое ими резкое акустическое впечатление, а l означает более тихий шум или быстроту движения и т.п. Но по различным причинам большинство слов претерпело существенные изменения и искажения, удалившись от своего первоначального произношения и “оригинального значения”».
Так, Хлебников считает, что каждое слово, будь то бобэоби, пируру?ру, эхамчи?, бзуй имеет своё значение, просто уже не встречающееся в языке, но когда-то имевшееся или же легко создаваемое по аналогии с другим. Иначе бы шаманские языки и песни не оказывали такого воздействия людей. В них ведь все слова на первый взгляд — «бессмысленная звукоречь», но по какой-то причине они оказывают воздействие на человека. По Хлебникову, это и есть остатки «того» языка, слова, понимаемые не разумом, но заумом. Так – главное узнать, как же устроена эта заумь, как можно заумь познать разумом?
Многие ошибочно полагают, что «заумь» Хлебникова, так же, как и шаманские песни, — «бессмысленная звукоречь». Это сильно упрощённое объяснение зауми. Для Хлебникова главное не просто звук, мелодичность, как для символистов, но смысл этого звука, его корни. Для него нет слова, не имеющего вокруг себя других, ассоциативных. По этому поводу можно привести воспоминания О. Брика о Хлебникове. Когда Брик увидел Хлебникова в шубе с меховым воротником и в шапке, он сказал, что Хлебников напоминает ему старообрядца. Хлебников же удивился, поскольку у него не было бороды. Брик ниже об этом пишет:
«А для Хлебникова слово ‘старообрядец’ имело не “приблизительный”, а большой многообразный смысл, в который, между прочим, непременно входило понятие ‘борода’. Поэтому сказанное мной слово ‘старообрядец’ никак не покрывало обозначенного им явления — безбородого Хлебникова».[3]
То есть, с точки зрения Хлебникова, старообрядец и борода неразлучимы, как неразлучимы звучание слова и внутренний его смысл.
К этой же теме относится теория Хлебникова о «внутреннем склонении». В своей статье «Учитель и ученик»[4] Хлебников пишет:
«Слыхал ли ты, однако, про внутреннее склонение слов? Про падежи внутри слова? Если родительный падеж отвечает на вопрос “откуда”, а винительный и дательный на вопрос “куда” и “где”, то склонение по этим падежам основы должно придавать возникшим словам обратные по смыслу значения. Таким образом, слова-родичи должны иметь далекие значения. Это оправдывается. Так, бобр и бабр, означая безобидного грызуна и страшного хищника и образованные винительным и родительным падежами общей основы «бо», самым строением своим описывают, что бобра следует преследовать, охотиться за ним как за добычей, а бабра следует бояться, так как здесь сам человек может стать предметом охоты со стороны зверя. Здесь простейшее тело изменением своего падежа изменяет смысл словесного построения. В одном слове предписывается, чтобы действие боя было направлено на зверя (винительный — куда?), а в другом слове указывается, что действие боя исходит из зверя (родительный — откуда?)»
Поскольку Хлебников говорит, что слова-родичи должны быть разными, противоположными по смыслу, то и обратно, это утверждение верно. Поэтому Хлебников для своих стихов в качестве способа словотворчества заимствовал названия иностранных мест и иностранные имена, так как они были столь чужды русскому языку, что, по Хлебникову, наоборот, должны были внутренне значить что-то знакомое, как слова, противоположные по значению, должны в зауми означать нечто похожее.
Руководствуясь теми же соображениями в своём «Перевертне»[5] и в «Разине»[6], гигантском палиндроме, Хлебников не просто упражнялся в языке и способности подобрать палиндромы к словам, но искал, выпытывал у языка тайны слов, находил синонимы к заумным словам: слово, звучащее ровно наоборот, должно быть синонимом.
Собственно говоря, нужно также объяснить, что такое заумный язык для Хлебникова. Сам Хлебников говорил о нём так:
«Заумный язык исходит из двух предпосылок: 1) Первая согласная простого слова управляет всем словом — приказывает остальным. 2) Слова одной и той же согласной объединяются одним и тем же понятием и как бы летят с разных сторон в одну и ту же точку рассудка».
Хлебников действительно уделяет первой согласной важную роль. Так, «могатырь» — это уже больше, чем богатырь, «моги» — больше, чем ноги.
Он приводит весьма убедительные аргументы, так он пишет:
«Первый звук в отличие от других есть проволока, русло токов судьбы. ‹...› В первой согласной мы видим носителя судьбы и путь для воль, придавая ей роковой смысл ‹...› Правящие роды имеют иногда общий роковой знак (лоб звуков) со своей страной, передовой звук общей породы: Германия, Габсбурги, Гогенцоллерны. Это не игра случая».
Можно придумать ещё несколько таких «путей судьбы», например, Россия, Рюрики, Романовы или Польша, Пржемысловичи.
Или, там же Хлебников замечает, что «двойственность, раздел древнего мира на Г и Р (Грецию и Рим), в новом веке имеет русских и германцев. Здесь Г и Р древнее, чем страны.»
То же делает Хлебников и с заумными словами. Вот стихотворение «Бобэоби пелись губы»:
Бобэоби пелись губы,
Вээоми пелись взоры,
Пиээо пелись брови,
Лиэээй — пелся облик,
Гзи-гзи-гзэо пелась цепь.
Так на холсте каких-то соответствий
Вне протяжения жило Лицо.
В этом стихотворении Хлебников использует основные принципы своего заумного языка: 1) каждой согласной соответствует цвет, она ещё и задаёт «дух» всего слова, 2) заумный язык орудует именно соответствиями, и с помощью них «живёт Лицо». В «Бобэоби» согласные, задающие цвета, смысл объясняются так: б – красный, в – синий, п – чёрный. Это найденные соответствия, поскольку Хлебников чувствует, что «вээоми» звучит так же, как «взоры» и поэтому между ними есть связь. Лицо, живущее вне протяжения — это и есть мировая истина, которую может открыть человек с помощью заумного языка.
У Хлебникова были и другие заметки, связанные с этой темой, например, он считал, что М — синий цвет, Л — белый, Г — жёлтый.
Хлебников не стремился создать язык вроде эсперанто, чтобы на нём было удобно разговаривать, он хотел создать такой язык, на котором можно было бы даже не разговаривать, чтобы всё понимало одно лишь мышление человека, опять же – заумь. Хлебников говорил, что есть три главных вида ума: неумь, заумь и разумь. И задача поэта понять заумь разумом, ввести этот давно забытый язык в быт. Важное условие, чтобы этот язык не отсылал человека к чему-либо другому, кроме как к самому предмету, чтоб не вызывал побочных ассоциаций, чтобы он был ясен и прост, как язык чисел, в котором можно написать абсолютно любое «слово», зная всего 10 символов.
Хлебников говорит о том, что как раньше использовали отдельный язык для быта, отдельный – для Бога, то же самое происходит и с заумным языком, из-за того, что он непонятен, он, минуя разум, сразу совершает сильное впечатление на человека. Такие, отдельные от будней языки, нужны, чтобы у человека было неиспорченное, чистое ощущение чего-то особенно важного.[7]
Он сам подверждает необходимость такого языка: «Языки останутся для искусства и освободятся от оскорбительного груза. Слух устал!»[8]
Если снова вспомнить о предшественниках Хлебникова в деле создания нового языка, а именно символистах, то можно сказать, что идеи их изначально схожи, создать особый язык для искусства, для религии, но ни в коем случае не для быта. И символисты считают слово ключом к чему-то тайному, а поэта – хранителем и единственным возможным открывателем тайны. Но если символисты говорят о тайном и древнем, мистическом развитии слова, то Хлебников всё же больше тяготеет к тому, чтоб улучшить и устроить прежний язык, а не просто оставить слово как оно было. Идея универсального языка — это мощная, но трудноисполнимая идея.
Хлебников представлял создаваемый им язык не как эксперимент, но как будущий всемирный, общенародный, возможно, изначально, когда он ещё в Казани увлекался панславянскими теориями и воодушевлён был жизнью Юрия Крижанича, общеславянский язык. Хлебникова можно даже назвать «язычником», в том смысле, что он верил в язык, как в Бога будущего. Насчёт богов Хлебников писал в «Богах»[9] и во второй и одиннадцатой плоскостях сверхповести «Зангези»[10]. Всё написано заумью, собственно говоря, языком богов, исключая ремарки Хлебникова и вкрапления речи в «Богах». Очень важно, что Хлебников представляет сонм, своеобразный интернационал богов. Это, безусловно, связано с его надеждами на мир и на соединение всех народов под одним языком-богом. Предисловие к «Богам» было написано в мае 1919 года, в Харькове, уже после пребывания Хлебникова на войне и отторжения её. Через месяц Хлебников будет спасаться от деникинской армии, занявшей город и требующей его участия в войне, в психиатрической лечебнице в Харькове. Вторая же часть «Богов», пьеса, непосредственно на языке богов была написана по возвращению Хлебникова из Персии, в 1921 году.
В «Богах» снова видна красота заумного языка Хлебникова, всё прочитанное не звучит как бессмыслица, а из-за пояснений Хлебникова и вставок не на звёздном языке можно подобрать, восстановить смысл заумных слов.
Нет сомнений в правильном прочтении слов, поскольку ударения проставлены самим Хлебниковым. Раз Хлебников проставлял ударения, то значит, что для него важен был и размер, мелодия его стихов. Большая часть написана четырёхстопным хореем. Примеры: Ду?мчи, да?мчи, до?мчи; а?ли, э?ли, и?ли!; о?льга, э?льга, а?льга!. Второй по популярности размер не имеет названия и состоит из трёх односложных стоп. Примеры: Зам, гаг, эам!; Амт, гули, пелп!; Клям! Клям! Эпс! Все остальные строчки зауми размером напоминаеют первые два, например, это пятистопный хорей или четырёхстопный односложный размер.
По фонетике язык богов «ярче» русского. Во-первых, Хлебников активно использует согласные звонкие, сонорные и аффрикаты, а именно, ц, ч, р, г, з, м, л. Их гласных Хлебников предпочитает у, и. Из-за широкого использования такого набора звуков «язык богов» звучит резко и явственно. Хлебников часто повторяет слоги, вроде Либиби?бинираро?, Цицили?цицицици?, Редэди?дидидиди?. Ещё резче становится язык из-за чрезмерного наполнения строчек восклицательными знаками, почти в каждой строчке есть восклицательный знак. Все эти знаки действуют так же, как у Маяковского, превращают слова или фразы в выкрики, в возгласы.Так же можно заметить, что в языке птиц в первой плоскости «Зангези» имеется много ц и у, что роднит его с языком богов. В мифах всегда считалось, что птицы ближе к богам, ведь они, как и боги, много времени проводят в небе.
Причём идея Хлебникова в том, что в итоге, в XI плоскости «Зангези»[11], боги прилетают, испуганно верещат и улетают, поражённые «мощью наших голосов». А мощь голосов появляется от того, что Хлебников описал за время отсутствия богов доски судьбы, основной закон времени, теперь человеку не нужны боги. Мало того, Хлебников ещё и наделил человек разными умами. (Можно, кстати, заметить, что названия умов образованы тоже слитием двух основ, например «Изум — выпрыг из пределов бытового ума»— предлог из; «Нуум — приказывающий» — понукание; «Проум — предвидение»—провидец; «Ноум — спорящий» — противительный союз но.) Рассказал Зангези человек и о звёздном языке, «где алгебра слов смешана с аршинами и часами». Перед тем, как прилетели боги, все люди кричали «Могу! Могу!», потом и боги не нужны больше.
Можно сказать и о способах словотворчества Хлебникова. Начать надо с того, что, на самом деле, у Хлебникова не так уж много заумных строчек, больше всего слов он сотворил в русском, а не в звёздном языке.
Самый распространённый способ — замена корнеслова при оставлении структуры слова, например «смехач» или «врачесо».
Второй способ, похожий на первый — сложение двух основ, как «песнекрики». Это способ проще, поскольку значения слов не меняются, в отличие от первого случая, где «смехач» — это силач смеха, но «песнекрики» — это большие энергичные, громкие песни.
Ещё одним из способов является звукопись вроде «тарарахнул зинзивер[12]» или «пучь и чапи». Звукопись была попыткой опять же приблизиться во всемирному языку.
И сам звёздный язык — ещё один способ. Примеры: «Ча юноши, До ласковых одежд» или
«И Ла труда во время бега,
И Вэ веселья, Пэ речей,
Па рукавов сорочки белой,
Вэ черных змей косы».[13]
Есть ещё у Хлебникова сближение слов при помощи каламбура, непривычных рифм. Примеры:
Где море бьется диким неуком,
Ломая разума дела,
Ему рыдать и грезить не о ком,
Оно, морские удила.
(Уструг Разина»[14])
Возле лодки, возле весел,
Озорной, босой и весел,
Где косматому холопу
Стражу вверила халупа.
(«Лесная тоска»[15])
Иногда это достигалось и внутренним склонением, как, например, в той же «Лесной тоске»: «Полевая в поле вою,/ Полевую пою волю».
Кроме того, для Хлебников была ведь важна подмена первой, «ведущей» согласной. Так созданы слова «могатырь», «творяне», «читязь». По теории Хлебникова, изменение первой согласной переводит слово в другую категорию словесного духа, задаваемого именно первой согласной. Например, Хлебников писал, что, если «с Х начаты двадцать видов построек человека, — значит X можно определить, как плоскость преграды».[16] Тут, конечно, можно удивиться странности этого метода — ведь взято всего несколько слов для подтверждения: «хибарка, хиба, хиза, хануля, храпа, хламина, хут, хорун, хизык», но слов на Х больше, не все же они обозначают постройки! Мне кажется, что очень правильно по этому поводу высказывается в своих воспоминаниях о Хлебникове О.М. Брик:
«Хлебников пишет: К начинает или слова около смерти: колоть, (по)койник, койка, конец, кукла (безжизненный, как кукла), или слова лишения свободы: ковать, кузня, ключ, кол, кольца, корень, закон, князь, круг, или малоподвижных вещей: кость, кладь, колода, кол, камень, кот (привыкающий к месту).
„Ха-ха-ха!" — А кисель? А курица? А колбаса? Это что же? Около смерти? Или лишение свободы? Или малоподвижные вещи? — Бросьте, не надуете!”
Но деловые люди смеются зря: — Какое дело Хлебникову до слов, которые не входят в созвездие? — Какое дело стихотворцу до слов, которые не рифмуются? — Эти-то рифмуются! — Какое дело Хлебникову, что не все слова на К им охвачены? И кому это нужно: — кропотливо распределить все слова на К по их значению? — Разве этим занимался Хлебников?
Идиоты! Хлебников не каталогизатор слов, — Хлебников — поэт».[17]
В общем, Хлебников цели своей не достиг, вместо всем понятного всемирного языка создал свою личную и не с первого раза понятную «заумь», основанную вроде бы на звукописи, но точно негодную для общения между людьми, даже на не бытовые темы.
Список прочитанной литературы:
Велимир Хлебников. Творения, М., 1986
Статьи:
В.В. Аверьянов «В.В Хлебников. Традиционализм в литературе (1,2)»
О.М. Брик «О Хлебникове»
М.Л. Гаспаров «Считалка богов»
В. Гофман «Языковое новаторство Хлебникова»
Н.Н. Перцова «O “звёздном языке” Велемира Хлебникова»
Н.И. Харджиев «Маяковский и Хлебников»
Ю.Н. Тынянов «О Хлебникове»
Р.О. Якобсон. «О поколении, растратившем своих поэтов»
М.И. Шапир «О “звукосимволизме” у раннего Хлебникова»
Григорьев В.П. «Грамматика идиостиля. В. Хлебников»
[1] Все примеры взяты из X плоскости сверхповести «Зангези» (Велимир Хлебников. Творения, М., 1986, стр. 483) (далее просто: Творения, стр. 000) и стихотворения «Заклятье смехом» (Творения, стр. 53)
[2] http://ka2.ru/nauka/gasparov.html#n11
[3] День поэзии. M., 1978, с. 229–231.
[4] «Учитель и ученик, О словах, городах и народах», Творения, стр. 584
[5] Творения, стр. 79
[6]http://ru.wikisource.org/wiki/%D0%A0%D0%B0%D0%B7%D0%B8%D0%BD_(%D0%A5%D0%BB%D0%B5%D0%B1%D0%BD%D0%B8%D0%BA%D0%BE%D0%B2)#cite_ref-0
[7] Собрание произведений В. Хлебникова, т. V, стр. 225.
[8] Собрание произведений В. Хлебникова, т. V, стр. 158.
[9] http://sinsam.kirsoft.com.ru/KSNews_193.htm
[10] Творения, стр. 474,475,485
[11] Творения, стр. 473-385
[12] Творения, стр. 55
[13] Творения, стр. 480
[14] Творения, стр. 359
[15] Творения, стр. 258
[16] Собрание произведений В. Хлебникова, т, V, стр. 200.
[17] День поэзии. M., 1978, с. 229–231.
