БУЛАТ ОКУДЖАВА (1924 —1997)

 

О поэзии Окуджавы сегодня не спорят. Её читают, слушают, ею живут, не нуждаясь ни в оценках авторитетных экспертов, ни в разъясняющей оценке специалиста. В ситуации столь безупречного и надежного контакта поэта с читателем профессиональный критик не может не почувствовать себя «лишним человеком».

О творчестве Окуджавы невозможен разговор «без эмоций», без понимания того страстного потока чувств (трагических и радостных, общественно-гражданских и лично-интимных),  который вылился в созданный Окуджавой тип стихотворения-песни. Поэтическая работа Окуджавы состоит не только в том, чтобы с поразительной властностью вызывать читательские эмоции, но и в том, чтобы их строго формировать, строить из них единый и отчетливый поэтический смысл.

Откуда же пришёл Окуджава?

Один из исторических источников его поэзии – романсовая традиция. Окуджава не просто испытал влияние романсовой традиции – он взял в непрестижном тогда  мещанском романсе самую его смысловую сердцевину. Предельная обобщённость и доступность эмоциональных ситуаций, отсутствие индивидуализирующих полутонов, отсутствие внешне выраженной интеллектуальной рефлексии. В песенной мастерской Окуджавы творчески переплавлялся фольклор «заблудших» и «отверженных»: в нём отбрасывалось грубое, примитивное, «блатное», и из него извлекались жажда милосердия и обнажённая откровенность.

На первый план выходило то, что можно назвать простыми словами: жизнь, смерть, любовь, ревность, верность, измена, встреча, разлука, вера, надежда. Всё это, что входит в судьбу любого человека, независимо от происхождения, уровня культуры, степени жизненного успеха, системы абстрактных представлений. Разговор пошёл в высшей степени доверительный, затрагивающий тайные уголки души, в чём-то отклоняющийся от сиюминутного этикета (не с целью эпатажа, подчеркнём, а на пути к более истинной и человеческой этике).

Секрет прочной связи высокого и низкого, небесного и земного, романтического и реального в мире Окуджавы «прост»: эта связь всякий раз ищется заново, найденный путь не эксплуатируется вторично, не шаблонизируется.

Такой непрерывный духовный труд в поисках новых образов и сюжетов, когда каждая песня стремится открыть новое место в читательской душе, а не просто сыграть на известных струнах, с романсовой традицией расходится решительно. Романс без шаблона, без банальности, изысканной и неизысканной, – это уже не романс.

Вспомним «Песенку об Арбате». О её языке спорили. Многих смущало склонение слова «любовь» по образцу собственного имени Любовь: «От любови твоей вовсе не излечишься». Поэтическая вольность здесь оправдана образно и эмоционально: для Окуджавы любовь не отвлечённое существительное, а живое существо.

Словесные вольности Окуджавы – способ возведения образов, которые мгновенно выстраиваются не в холодном пространстве отвлечённых представлений, а в интимно-душевном читательском мире:

В саду Нескучном тишина,

Встаёт рассвет светло и строго,

А женщину зову Дорога…

Какая дальняя она!

Мы не станем придирчиво выяснять, кто «она» — женщина или дорога, потому что без такой «неправильности», «ошибки», не было бы ни образа, ни настроения. Не замечаем мы гиперболы в рассказе о муравье, создавшем себе богиню в легком пальтишке и старых туфельках, — может быть, потому, что сразу становимся персонажами этого сюжета. Не удивляемся мы и тому, что всевышний на протяжении всей молитвы вдруг становится «зеленоглазым», а на икону явно наслаивается женский портрет. Не сможем рационально объяснить, что значит «огонь сосны с огнём души в печи перемешайте», но последовать этому призыву вполне в состоянии.

В стихах и песнях поэта всегда что-то происходит, лично волнующее и одновременно общественно значимое. Окуджава не живописец, если и есть у него подробности, то не зрительные, а сюжетные. Стратегия его работы не просто рифмованный рассказ, а многозначная сюжетная метафора, не имеющая дидактической расшифровки, но обладающая эмоциональной действенностью.

Внутренняя тема стихов и песен Окуджавы о Державине, Пушкине, Лермонтове, Моцарте – жизнь сегодняшнего человека, труд сегодняшнего художника. Подлинная связь времён устанавливается лишь  тогда, когда смысловое ударение падает на план современный. Историческая стилизация у Окуджавы – это лёгкая вуаль, под ней сегодняшние думы и проблемы.

Успех у читателей не обременял Булата Окуджаву академической солидностью, не подтолкнул его на колею творческой инерции. Поэт тревожится сам и нас тревожит, бережёт от благодушия и равнодушия.

Окуджава начинал работать, что называется, на периферии поэтического процесса (речь идёт, естественно, не о том, что первая книга поэта вышла в Калуге[1], а о том, что выбрал он себе в дорогу не самый престижный материал, не самый почитавшийся тогда способ разговора с аудиторией). Но литература не стоит на месте, «центр» и «периферия» вполне могут поменяться местами. И тут уже многое зависит от духовной и творческой стойкости художника, верности его своему неповторимому типу призвания.

[по статье Вл. Новикова «Властитель чувств» в кн. Вл. Новиков. Заскок. М., «Книжный сад», 1997].

 

ЛИТЕРАТУРА

  • Стихотворения. СПб., 2001 (Новая библиотека поэта).
  • Избранные произведения в 2-х тт. М., 1989.
  • Будь здоров, школяр! М., 1987.
  • Капли датского короля: Киносценарии. Песни для кино. М., 1991.
  • Упразднённый театр: Семейная хроника. М., 1995.
  • З. Паперный. За столом семи морей //Единое слово. М., 1983.
  • Л. Аннинский. Барды. М., 1999.
  • В. Новиков. Булат Окуджава //Авторская песня. М., 1997.
  • Ст. Рассадин. Булат Окуджава. М., 1999.
  • Памяти Булата Окуджавы // «Литературное обозрение». 1998. № 3 (подробная библиография).
  • Встречи в зале ожидания. Воспоминания о Булате. Н. Новгород. 2003.
  • Булат Окуджава: его круг, его век. М., 2004.

ЖИВОПИСЦЫ[2]

Ю. Васильеву

Живописцы, окуните ваши кисти 
в суету дворов арбатских и в зарю, 
чтобы были ваши кисти словно листья. 
Словно листья, словно листья к ноябрю.

Окуните ваши кисти в голубое, 
по традиции забытой городской, 
нарисуйте и прилежно и с любовью, 
как с любовью мы проходим по Тверской.

Мостовая пусть качнётся, как очнётся! 
Пусть начнётся, что ещё не началось. 
Вы рисуйте, вы рисуйте, вам зачтётся... 
Что гадать нам: удалось — не удалось?

Вы, как судьи, нарисуйте наши судьбы, 
наше лето, наше зиму и весну... 
Ничего, что мы — чужие. Вы рисуйте! 
Я потом, что непонятно, объясню.

1959

«РИФМЫ, МИЛЫЕ МОИ...»[3]

Б. А.

Рифмы, милые мои, 
баловни мои, гордячки! 
Вы — как будто соловьи 
из бессонниц и горячки, 
вы — как музыка за мной, 
умопомраченья вроде, 
вы — как будто шар земной, 
вскрикнувший на повороте.

 

С вами я, как тот богач, 
и куражусь и чудачу,
но из всяких неудач
выбираю вам удачу...
Я как всадник на коне 
со склонённой головою... 
Господи, легко ли мне?.. 
Вам-то хорошо ль со мною?..

1959

 

ГОРИ, ОГОНЬ, ГОРИ…[4]

Ю.Нагибину

Неистов и упрям,
гори, огонь, гори.
На смену декабрям
приходят январи.

Нам всё дано сполна —
и горести, и смех,
одна на всех луна,
весна одна на всех.

Прожить лета б дотла, 
а там пускай ведут 
за все твои дела 
на самый страшный суд.

Пусть оправданья нет
и даже век спустя
семь бед — один ответ, 
один ответ — пустяк.

Неистов и упрям,
гори, огонь, гори.
На смену декабрям
приходят январи.

1959

РАЗМЫШЛЕНИЯ ВОЗЛЕ ДОМА, ГДЕ ЖИЛ ТИЦИАН ТАБИДЗЕ

 

Берегите нас, поэтов. Берегите нас. 
Остаются век, полвека, год, неделя, час, 
три минуты, две минуты, вовсе ничего... 
Берегите нас. И чтобы все — за одного.

Берегите нас с грехами, с радостью и без. 
Где-то, юный и прекрасный, ходит наш Дантес. 
Он минувшие проклятья не успел забыть, 
но велит ему призванье пулю в ствол забить.

Где-то плачет наш Мартынов, поминает кровь. 
Он уже убил надежды, он не хочет вновь. 
Но судьба его такая, и свинец отлит, 
и двадцатое столетье так ему велит.

Берегите нас, поэтов, от дурацких рук,
от поспешных приговоров, от слепых подруг.
Берегите нас, покуда можно уберечь.
Только так не берегите, чтоб костьми нам лечь.

Только так не берегите, как борзых — псари!
Только так не берегите, как псарей — цари! 
Будут вам стихи и песни, и ещё не раз... 
Только вы нас берегите. Берегите нас.

1960-1961

«ПОЭТОВ ТРАВИЛИ, ЛОВИЛИ...»

 

Поэтов травили, ловили 
на слове, им сети плели; 
куражась, корнали им крылья, 
бывало, и к стенке вели.

Наверное, от сотворенья, 
от самой седой старины 
они как козлы отпущенья 
в скрижалях земных учтены.

В почёте, и всё ж на учёте, 
и признанны, но до поры... 
Вот вы рядом с ними живёте, 
а были вы с ними добры?

В трагическом их государстве 
случалось и празднествам быть, 
и всё же бунтарство с мытарством 
попробуй от них отделить.

Им разные тракты клубили, 
но всё ж в переделке любой
глядели они голубыми
за свой горизонт голубой.

И слова рождённого сладость
была им превыше, чем злость.
А празднества — это лишь слабость
минутная. Так повелось.

Я вовсе их не прославляю.
Я радуюсь, что они есть. 
О, как им смешны, представляю, 
посмертные тосты в их честь.

1960-1961

ГИТАРА

Усталость ноги едва волочит, 
гитара корчится под рукой. 
Надежда голову мне морочит, 
а дождь сентябрьский льет такой...

Мы из компании. Мне привычны 
и дождь и ветер, и дождь и ты. 
Пускай болтают, что не типичны 
в двадцатом веке твои черты.

Пусть друг недолгий в нас камень кинет, 
пускай завистник своё кричит — 
моя гитара меня обнимет, 
интеллигентно она смолчит.

Тебе не первой, тебе не первой 
предъявлен веком нелёгкий счёт. 
Моя гитара, мой спутник верный, 
давай хоть дождь смахну со щёк.

1961

«ДОПЕТЫ ВСЕ ПЕСНИ. И ТОЧКА...»[5]

 

Допеты все песни.

И точка. 
И хватит, и хватит о том. 
Ну, может, какая-то строчка 
осталась ещё за бортом.

 

Над нею кружатся колёса, 
но даже когда не свернуть, 
наивна и простоволоса, 
она ещё жаждет сверкнуть.

 

Надейся, надейся, голубка, 
свои паруса пораскинь, 
ты хрупкая, словно скорлупка, 
по этим морям городским.

 

Куда тебя волны ни бросят,
на помощь теперь не зови. 
С тебя ничего уж не спросят: 
как хочется — так и плыви,

 

подобна мгновенному снимку,
где полночь и двор в серебре, 
и мальчик с гитарой в обнимку
на этом арбатском

дворе.

1961

ГЛАВНАЯ ПЕСЕНКА[6]

Наверное, самую лучшую
на этой земной стороне
хожу я и песенку слушаю —
она шевельнулась во мне.

 

Она еще очень неспетая.
Она зелена, как трава.
Но чудится музыка светлая,
и строго ложатся слова.

 

Сквозь время, что мною не пройдено,
сквозь смех наш короткий и плач
я слышу: выводит мелодию
какой-то грядущий трубач.

 

Легко, необычно и весело
кружит над скрещеньем дорог
та самая главная песенка,
которую спеть я не смог.

1962

 

КАК НАУЧИТЬСЯ РИСОВАТЬ[7]

 

Если ты хочешь стать живописцем, ты рисовать не спеши. 
Разные кисти из шерсти барсучьей перед собой разложи, 
белую краску возьми, потому что это — начало, потом 
жёлтую краску возьми, потому что всё созревает, потом 
серую краску возьми, чтобы осень в небо плеснула свинец, 
чёрную краску возьми, потому что есть у начала конец, 
краски лиловой возьми пощедрее, смейся и плачь, а потом 
синюю краску возьми, чтобы вечер птицей слетел на ладонь, 
красную краску возьми, чтобы пламя затрепетало, потом 
краски зелёной возьми, чтобы веток в красный подбросить огонь. 
Перемешай эти краски, как страсти, в сердце своём, а потом 
перемешай эти краски и сердце с небом, с землёй, а потом... 
Главное — это сгорать и, сгорая, не сокрушаться о том. 
Может быть, кто и осудит сначала, но не забудет потом!

1964

«ПЕСЕНКА, КОРОТКАЯ, КАК ЖИЗНЬ САМА...»

 

Песенка, короткая, как жизнь сама, 
где-то в дороге услышанная, 
у неё пронзительные слова, 
а мелодия — почти что возвышенная.

Она возникает с рассветом вдруг, 
медлить и лгать не обученная, 
она, как надежда из первых рук, 
в дар от природы полученная.

От двери к дверям, из окна в окно,
вслед за тобой она тянется.
Всё пройдёт, чему суждено,
только она останется.

Песенка, короткая, как жизнь сама,
где-то в дороге услышанная,
у неё пронзительные слова,
а мелодия — почти что возвышенная.

1969

 

 

СЧИТАЛОЧКА ДЛЯ БЕЛЛЫ[8]

 

Я сидел в апрельском сквере. 
Предо мной был божий храм. 
Но не думал я о вере, 
а глядел на разных дам.

 

И одна, едва пахнуло 
с несомненностью весной, 
вдруг на веточку вспорхнула 
и уселась предо мной.

 

В модном платьице коротком,
в старомодном пальтеце, 
и ладонь — под подбородком, 
и загадка на лице.

 

В той поре, пока безвестной, 
обозначенной едва: 
то ли поздняя невеста, 
то ли юная вдова.

 

Век мой короток — не жалко, 
он длинней и ни к чему... 
Но она петербуржанка 
и бессмертна посему.

 

Шли столетья по России, 
бил надежды барабан. 
Не мечи людей косили — 
слава, злато и обман.

 

Что ни век — всё те же нравы,
ухищренья и дела... 
А Она вдали от славы 
на Васильевском жила.

 

Знала счёт шипам и розам
и безгрешной не слыла.
Всяким там метаморфозам
не подвержена была...

 

Но когда над Летним садом
возносилася луна,
Михаилу с Александром,
верно, грезилась Она.

 

И в дороге, и в опале,
и крылаты, и без крыл,
знать, о Ней лишь помышляли
Александр и Михаил.

 

И загадочным и милым
лик Её сиял живой
Александру с Михаилом
перед пулей роковой.

 

Эй вы, дней былых поэты,
старики и женихи,
признавайтесь, кем согреты
ваши перья и стихи?

 

Как на лавочке сиделось,
чтобы душу усладить,
как на барышень гляделось,
не стесняйтесь говорить.

 

Как туда вам всё летелось
во всю мочь и во всю прыть...
Как оттуда не хотелось
в департамент уходить!

1972

 

 

Я ПИШУ ИСТОРИЧЕСКИЙ РОМАН[9]

 

В склянке тёмного стекла 
из-под импортного пива 
роза красная цвела 
гордо и неторопливо. 
Исторический роман 
сочинял я понемногу, 
пробиваясь, как в туман, 
от пролога к эпилогу.

 

Были дали голубы, 
было вымысла в избытке,
и из собственной судьбы 
я выдергивал по нитке. 
В путь героев снаряжал, 
наводил о прошлом справки 
и поручиком в отставке 
сам себя воображал.

 

Вымысел — не есть обман.
Замысел — ещё не точка.
Дайте написать роман
до последнего листочка.
И пока ещё жива
роза красная в бутылке,
дайте выкрикнуть слова,
что давно лежат в копилке:

 

каждый пишет, как он слышит. 
Каждый слышит, как он дышит. 
Как он дышит, так и пишет, 
не стараясь угодить... 
Так природа захотела, 
почему?

Не наше дело.
Для чего?

Не нам судить.

1975

 

 

«ШАРМАНКА СТАРАЯ КРУТИЛАСЬ...»

 

Шарманка старая крутилась, 
катилось жизни колесо. 
Я пил вино за вашу милость 
и за минувшее за всё.

За то, что в прошлом не случилось 
на бранном поле помереть, 
а что разбилось — то разбилось, 
зачем осколками звенеть?

Шарманщик был в пальто потёртом, 
он где-то в музыке витал. 
Моим ладоням, к вам простёртым, 
значенья он не придавал.

Я вас любил, но клялся прошлым, 
а он шарманку обнимал, 
моим словам, земным и пошлым, 
с тоской рассеянной внимал.

Текла та песня как дорога,
последних лет не торопя.
Все звуки были в ней от бога —
ни жалкой нотки от себя.

Но падали слова убого, 
живую музыку губя:
там было лишь одно от бога,
всё остальное — от себя.

1979

 

 

«У ПОЭТА СОПЕРНИКОВ НЕТУ...»

 

У поэта соперников нету
ни на улице и ни в судьбе. 
И когда он кричит всему свету, 
это он не о вас — о себе.

Руки тонкие к небу возносит, 
жизнь и силы по капле губя. 
Догорает, прощения просит... 
Это он не за вас — за себя.

Но когда достигает предела,
и душа отлетает во тьму —
поле пройдено, сделано дело...
Вам решать: для чего и кому.

То ли мёд, то ли горькая чаша, 
то ли адский огонь, то ли храм...
Всё, что было его — нынче ваше.
Всё для вас. Посвящается вам.

1986

 

РАБОТА

 

Жест. Быстрый взгляд. Движение души. 
На кончике ресницы — влага. 
Отточены карандаши, 
и приготовлена бумага.

Она бела, прохладна и гладка. 
Друзья примолкли сиротливо. 
А перспектива так сладка 
в зелёном поле объектива.

Определяю день и час,
события изобретаю, 
как ворон, вытаращив глаз, 
над жертвою очередной витаю.

Нелепо скрючена рука, 
искажены черты и поза... 
Но перспектива как сладка! 
Какая вызревает проза!

Уж целый лист почти совсем готов,
и вдруг как будто прозреваю:
как нищ и беден мой улов,
не те цветы ищу я и срываю.

И жар ловлю не от того огня, 
и лгу по мелочам природе...
Что стоит помолиться за меня?
Да нынче нам не до молитвы вроде.

И вновь: Я. Злость. И трепет у виска.
И пот... Какой квартет отличный! 
А перспектива так близка,
и сроки жизни безграничны.

1987

 

 

СОСТАВИТЕЛЬ РАЗДЕЛА — АЛЯ ЛЯПУНОВА (8 В, 2010 г.)

 


[1] Лирика. Изд. газ. «Знамя». Калуга. 1956. 63 стр. 3000 экз.

[2] Текст печатается по кн. Булат Окуджава. Стихотворения. М., «Советский писатель», 1984.

[3] Текст печатается по кн. Булат Окуджава. Стихотворения. М., «Советский писатель», 1984.

[4] Тексты стихотворений и песен, кроме специально оговорённых случаев, взяты из интернета.

[5] Текст печатается по кн. Булат Окуджава. Стихотворения. М., «Советский писатель», 1984.

[6] Текст печатается по кн. Булат Окуджава. Стихотворения. М., «Советский писатель», 1984.

[7] Текст печатается по кн. Булат Окуджава. Стихотворения. М., «Советский писатель», 1984.

[8] Текст печатается по кн. Булат Окуджава. Стихотворения. М., «Советский писатель», 1984.

[9] Текст печатается по кн. Булат Окуджава. Стихотворения. М., «Советский писатель», 1984.