Пл. Краснов. Лебединая песня[1]
(Предсмертные стихотворения Фета)
Цветы последние милей
Роскошных первенцев полей:
Они унылые мечтанья
Живее пробуждают в нас... [2]
А. Пушкин
Как после смерти дорогого человека чаще припоминаются его речи, поступки, так после смерти Фета любители поэзии чаще перечитывают его стихи. Ведь творения его — настоящий ковёр-самолёт, с которым, не выходя из душной петербургской комнаты, можно вдыхать свежий запах полей и леса, испытывать освежающее чувство моря и неба, переживать лучшие минуты давно отзвучавшей любви...
Большинство стихотворений Фета собраны в особом издании, которое дополнено затем четырьмя выпусками «Вечерних огней». Но со времени выхода в свет последнего их выпуска до кончины поэта прошло около двух лет, и в течение этого времени появилось в разных журналах ещё двадцать пять стихотворений, не попавших в эти сборники. Эти последние цветы музы Фета, поэтические жемчужины, ещё не нанизанные не общую нить, до того хороши, до того оригинальны, что о них стоит поговорить отдельно.
Большая часть последних стихотворений Фета посвящена чувству любви. Поэт не без вызова отвечает осуждавшим его за эту тему зоилам:
Кляните нас: нам дорога свобода,
И буйствует не разум в нас, а кровь;
В нас вопиет всесильная природа,
И прославлять мы будем век любовь[3].
Для поэта такая тема весьма естественна. Для Фета же такое содержание тем благодарнее, что он видит в отношениях между женщиной и мужчиной не только физиологический инстинкт, к которому в последнее время принято сводить всякую любовь, но поэтическое сложное чувство, столь же не похожее на этот простой физиологический инстинкт, как свет или электричество не похожи на простое движение. Хотя современные физики и стараются объяснять движением все силы природы, тем не менее в электричестве есть множество свойств, не обнимаемых понятием о движении, как и в любви, хотя первоначальная причина ее и лежит в физиологическом инстинкте, есть много сторон, не объяснимых одним половым влечением. Уже одно употребление таких выражений затемняет вопрос. Пока к объяснению электрических явлений прилагали термины, заимствованные из механики движения: ток, притяжение, колебание, — учёные не могли уяснить себе, что такое электричество, и только, когда Максвелль[4] избрал для объяснения его явлений особый специальный язык цифр и формул, стали понимать самую сущность электрических явлений. Точно так же и сами научные рассуждения о любви философов и физиологов бессильны уяснить её сущность. О таком чувстве необходимо говорить на особом специальном языке поэзии. И именно Фет особенно хорошо владел этим языком. Ни один поэт не употреблял таких смелых, на первый раз странных, но в конце концов поразительно метких выражений для характеристики самых тонких проявлений чувства.
На этот раз Фет описывает мало затронутую другими поэтами область любви — мирное догорание её, тихий безмятежный закат, когда любящие стареются, темперамент их холодеет, жизнерадостность и легкомыслие юности пропадает, но любовь всё это переживает и озаряет своими поэтическими лучами осенние годы жизни. Большинство поэтов описывают только весну любви и первые знойные дни летнего периода этого чувства. Затем, если чувство не умирает преждевременною смертью от утраты, разочарования, охлаждения, измены, — по мнению поэтов, больше уже нечего описывать. Не так отнесся к этому вопросу Фет. Подобно тому, как большинство русских поэтов дали чудные описания осени природы, раскрыли поэзию и красоту её увяданья, — Фет в своих последних стихотворениях дал картину осени любви.
Есть какая-то особая грустная поэзия в этой остывающей любви, изредка прерывающейся вспышками почти молодой страсти. Вообще же в ней
отрады мало:
Без отзыва вздохи, без радости слёзы.
Что было сладко, горько стало,
Осыпались розы, рассеялись грёзы[5].
Женщина, (я имею в виду женщину тонко интеллигентную, способную понимать поэзию Фета, для чего необходима до некоторой степени, быть может, даже болезненная нервность), если не утратила способности чувствовать и горячо любить, становится к этому времени раздражительна, болезненна, капризна. Она к чему-то стремится, чего-то ищет, чем-то недовольна. Первый чад молодой любви, застилавший от неё жизненные тернии, сошёл, и пошлость жизни тем ярче бросается ей в глаза, тяготит, мучит её. Она потеряла способность безотчетно отдаваться охватившему чувству: у ней «всю радость явную неверный гонит страх»[6]. Она не сознаёт сама,
Ещё как ласковы волос её извивы,
Какой живёт восторг на блекнущих устах!
Признаки наступающей старости тревожат и огорчают её: ведь редкая женщина способна понять возможность отзыва Платона об Археанассе:
Даже в морщинах её прячется пылкий Эрот[7].
Только верная неизменная любовь и терпеливая кротость мужа, на груди которого, оставшись с ним наедине, она может выплакать своё часто неясное для неё самой горе, способны дать ей хотя бы минутное примирение с жизнью, напоминая о минувшем счастии любви. Эти моменты в жизни любящих супругов полны той настоящей поэзии, которая делает, как сказал Шиллер, людей равными богам[8]. Радости физической любви, испытываемые при этом, настолько облагораживаются сознанием нравственной близости, нравственного единения, что о них как-то странно даже говорить. Их роль второстепенная, роль формы, символа. Они дополняют нежность, любовь, уважение, дружбу и тысячи разных оттенков самых лучших и поэтических чувств, на какие только способно человеческое сердце.
Описанию такого свидания под осень любви посвящено следующее стихотворение Фета:
Весь вешний день среди стремленья
Ты безотрадно провела
И след улыбки утомленья
В затишье ночи принесла.
Но, верить и любить готова,
Душа к стопам твоим летит,
И всё мне кажется, что снова
Живее цвет твоих ланит.
Кто сердцеведец разгадает,
Что в этом кроется огне?
Былая скорбь, что угасает,
Или заря навстречу мне?[9]
Совершенно такой же момент счастья любви, заставляющей забывать о холоде внешнего мира, описан поэтом еще в другом стихотворении:
Не упрекай, что я смущаюсь,
Что я минувшее принёс
И пред тобою содрогаюсь
Под дуновеньем прежних грёз.
Те грёзы — жизнь их осудила —
То прах давнишних алтарей;
Но их победным возмутила
Движеньем ты стопы своей.
Уже мерцает свет, готовый
Всё озарить, всему помочь,
И, согреваясь жизнью новой,
Росою счастья плачет ночь[10].
В этих двух стихотворениях описаны две чудные ночи. В своём роде они не хуже, не менее счастливы, чем первые ночи начала любви. В настроении каждой есть своя особенность. В первой инициатива сближения принадлежит женщине, истомившейся весенней тоской: она пришла искать поддержки, пришла сложить своё горе на испытанной, любящей груди; во второй чувство более мужественно. Восторг, поклонение красоте, «не изменившейся с утратой юных дней»[11], заставляет воскреснуть казавшиеся минувшими грёзы и любовь. Чувство не погибло и — «росою счастья плачет ночь».
Но и такие минуты, как они ни характерны для осени любви, сравнительно редки. Осень всегда время утомления, вялости, и осень чувствуется в последних стихах Фета. Прежде природа и женщина всегда наполняли его душу восторгом: теперь даже самые прекрасные летние вечера не будят в сердце чувства благодарности за красоту природы, но заставляют погрузиться в «унылые мечтания» о прошлом счастье.
Ночь лазурная смотрит на скошенный луг,
Запах роз над балконом и сена вокруг;
Но за то ль, что отрады не жду впереди, —
Благодарности нет в истомлённой груди.
Все далёкий давнишний мне чудится сад, —
Там и звёзды крупней, и сильней аромат,
И ночных благовоний живая волна
Там доходит до сердца, истомы полна.
Точно в нежном дыханье травы и цветов
С ароматом знакомым доносится зов,
И как будто вот-вот кто-то милый опять
О восторге свиданья готов прошептать[12].
А между тем как сохранилась способность поэта передавать настроения от природы! Кто из нас не вспомнит, читая эти стихи, в своей жизни таких садов, в которых звёзды крупнее, где есть своя звезда, особенно прекрасная «там, у корней плакучей ивы, на дне пруда, в саду твоём»[13], как прекрасно говорил поэт в одном из более ранних своих стихотворений. По силе настроения, по форме выражения, стихотворение «Ночь лазурная» нисколько не уступает более ранним произведениям музы Фета. Это положительно одна из его лучших «Мелодий».
Сохранившаяся до старости свежесть сердца и тонкость ощущений выражаются в последних стихотворениях Фета не только в художественной передаче настроений от картин природы, но и в глубоком понимании чувств и настроений окружающих людей. В числе этих стихотворений есть несколько пьес, в которых поэт говорит не о личном своём чувстве, но описывает настроения близких ему. Такие пьесы поражают глубиною знания человеческого сердца. В одной из них Фет говорит о роковом недоразумении, очень часто бывающем между любящими и служившем даже неоднократно сюжетом для больших повестей, — когда любящие страдают, не догадываясь о взаимной симпатии. И, конечно, многочисленные главы повестей не обнимают так полно всей сущности вопроса, как короткое музыкальное стихотворение:
Она ему — образ мгновенный,
Чарующий ликом своим.
Он — помысл её сокровенный;
Да кто это знает, да кто это выскажет им?
И словно велением рока
Их юные крылья несут…
Так теплится счастье далёко,
Так холоден ближний, родимый приют.
Пред ним сновидение рая,
Всевластный над ней серафим;
Сгорает их жизнь молодая…
Да кто это знает, да кто это выскажет им?[14]
Замечательно, что Фет угадал страсть этих молодых людей не по смущению, и не по какому-либо другому внешнему признаку, только случайно связанному с любовью, но потому, что им стал «холоден ближний, родимый приют», — по такому признаку любви, который, быть может, не так ярок, как другие, но зато самый верный, самый несомненный, вытекающий из самого существа любви. Ведь когда любишь, всегда думаешь покинуть родное гнездо и свить своё, новое. То же свойство любви имел в виду апостол Павел, когда говорил о том, что человек оставляет своего отца и мать ради жены[15].
Если употребить термин теоретической механики, про стихи Фета можно сказать, что они содержат в себе массу потенциальной энергии. Неясные, бледные на первый взгляд, они заключают в себе столько мысли, такое богатство образов и впечатлений, что по обилию тех настроений, какие можно переживать в каждом стихе, они напоминают плодотворные формулы великих математиков, в которых подчас умещаются целые теории. Всякий раз, как перечитываешь какое-нибудь маленькое стихотворение, открываешь в нём новые выражения, новые чувства, мысли, сравнения. Иной раз в крошечном стихотворении даётся мимоходом глубокий жизненный урок. Таково стихотворение:
Из тонких линий идеала,
Из детских очерков чела
Ты ничего не потеряла,
Но всё ты вдруг приобрела.
Твой взор открытей и бесстрашней,
Хотя душа твоя тиха;
Но в нём сияет рай вчерашний
И соучастница греха[16].
Написано это стихотворение, очевидно, молодой женщине на другой день после её свадьбы. В нём, по крайней мере, полная характеристика той перемены, которая превращает девушку в женщину. Не забыто даже столь характерное изменение в выражении глаз... Многие писатели занимались этой переменой; но почти всегда обращали внимание только на физическую сторону. По их мнению, брачная ночь для женщины всегда влечёт за собой разочарование, горькое чувство унижения, иногда даже вызывает отвращение и ненависть к мужу. К сожалению, в большинстве случаев, действительно бывает так. Если жена связана с мужем только физически, если, обращаясь в женщину физически, она остаётся девушкой нравственно, тогда перемена должна возбуждать в ней тяжёлое чувство, какое всегда возбуждает всякий разлад. Но если между мужем и женой есть также и нравственная связь, если в брачную ночь жена становится женщиной не только физически, но и душевно, — тогда совершившаяся в ней перемена бывает такого рода, что про неё можно сказать: «ты ничего не потеряла и всё ты вдруг приобрела». В результате такой брачной ночи можно предсказывать согласную поэтическую жизнь с осенью, озаряемую ночами, вроде описанных в двух приведённых в начале заметки стихотворениях. Фет, оставаясь в скромной роли певца мимолётных ощущений, неожиданно является высоким учителем жизни. Рисуя картину вполне реального, достижимого идеала физической любви, он учит нас соблюдать гармоничное соотношение между физическими восторгами и нравственною стороною в отношениях к женщине, т. е. учит именно тому, о чём проповедуют путём отрицательных примеров наиболее крупные современные писатели-моралисты: гр. Л.Н. Толстой и др.
Почти о каждом стихотворении Фета стоит поговорить особо. В каждом найдётся счастливое выражение, тонкая психологическая характеристика... В одном чудном сравнении неравного ожидания поцелуя и следующего за ним успокоения с «жужжаньем пчел над яблонею душистой»[17] и следующим за ним умолканием их в цветке; в другом над душой поэта «прозрачно и звонко пролетают блаженные сны, рассыпаяся смехом ребенка»[18]; в третьем — тонкое психологическое соображение, заставляющее любящего говорить жестокие слова, которых он однако «ни за что бы не сказал, если бы в сердце её он не грел, не ласкал»[19]; в четвёртом характеристика досады, испытываемой от сознания, что присутствие наше нисколько не чувствуется нравящеюся женщиной:
Ты не вспыхнешь, ты не побледнеешь,
Взоры полны тихого огня;
Больно видеть мне, как ты умеешь
Не видать и не слыхать меня...[20]
Тому, кто любит поэзию Фета, невозможно вдоволь наговориться о его стихах, как ни трудно говорить о такой нежной вещи, не выдерживающей грубого прикосновения. Потому расставаясь с ними и кончая заметку, укажем ещё только на одно стихотворение, в том лирико-эпическом роде, лучшие образцы которого дал Гейне в своей знаменитой сосне и в особенности в своём лотосе, влюблённом в месяц, и лилии, преследуемой страстью последнего[21]. У Фета гордый победитель лилии Гейне встречает отпор со стороны розы:
Месяц и роза
Он
Встал я рано над горой,
Чтоб расцвет увидеть твой,
И гляжу с мольбой всю ночь.
Ты молчишь, не гонишь прочь,
Но навстречу мне твой куст
Не вскрывает алых уст.
Она
Не сравнится вздох ничей
С чистотой твоих лучей;
Но не им будить меня:
Жду лобзаний жарких дня,
Жду венчанного царя;
Для него таит заря
Благовонные красы
Под алмазами росы.[22]
Такого ответа и следовало ожидать от гордой фетовой розы, которой, как высшей красоте, даже и «песен не надо»[23]. Но как живо написан характер обоих действующих лиц поэмки! Так и ждёшь, что месяц, уходя, повторит слова самого Фета:
Больно видеть мне, как ты умеешь
Не видать и не слыхать меня...
Осень поэзии Фета достойна его яркой, пестрой от благоухающих цветов весны. Если краски осени тусклее весенних, они разнообразнее их — и теплее. Желтый и красный более теплые, более интимные цвета, чем зелёный и голубой. А от присоединения к этим красным и желтым цветам тонов, оттенков грусти «ущерба, изнеможения»[24] последние стихи Фета стали гуманнее, возвышеннее. Если они бледнее первых, зато они чище и тоньше их, и по справедливости об них можно сказать словами поэта:
Цветы осенние милей
Роскошных первенцев полей…
Пл. Краснов
-
[1] Впервые: Труд. 1893. № 7. С. 203−210. Краснов Платон Николаевич (1866—1924) — прозаик, критик, публицист.
[2] Начало стих. Пушкина (без заглавия).
[3] Впервые: Русское обозрение. 1891. № 12 с датой: 2 марта 1891.
[4] Джеймс Клерк Максвелл (1831— 1879) — британский физик, математик и механик.
[5] Из стих. «Давно в любви отрады мало…»; впервые: Русское обозрение. 1891. № 12.
[6] Эта и след. цитата из стих. «Опавший лист дрожит от нашего движенья…»; впервые: Русское обозрение. 1891. № 4. В совр. изданиях: «Еще так ласковы волос твоих извивы».
[7] Из стих. эпиграммы Асклепиада Самосского в пер. Л. Блуменау: Археанасса, гетера, зарыта здесь, колофоня́нка,/Даже в морщинах у ней сладкий ютился Эрот./Вы же, любовники, первый срывавшие цвет ее жизни,/Можно представить, каким вас опалило огнем!
[8] Речь идет о стих. Шиллера «Торжество любви»: Счастливы любовью боги,—/ Не любовью ль/ Мы равны богам?/ С нею рай светлее,—/ С нею мир подлунный/ Небом светит нам! (пер. С.П. Шевырева).
[9] Впервые: Русский вестник. 1891. № 3.
[10] Впервые: Русское обозрение. 1891. № 5.
[11] Реминисценция из стих. К.Н. Батюшкова: «Тебе ль оплакивать утрату юных дней?/Ты в красоте не изменилась/И для любви моей/От времени еще прелестнее явилась».
[12] Сборник «Нивы». 1893. № 1.
[13] Из стих. Фета «С какой я негою желанья…» (1863): «Но столько думы молчаливой/Не шлет мне луч ее нигде,/Как у корней плакучей ивы,/В твоем саду, в твоем пруде».
[14] Впервые: Сборник «Нивы». 1893. № 1.
[15] Послание «К ефесянам» (гл. 5, ст. 31): «Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будут двое одна плоть».
[16] Впервые: Русское обозрение. 1891. № 7.
[17] Стих. «Не отнеси к холодному бесстрастью…». Сб. «Нивы». 1892.№ 12.
[18] Стих. «Рассыпаяся смехом ребенка…». «Нива». 1893. № 4.
[19] Стих. «Если б в сердце тебя я не грел, не ласкал…». Русское обозрение. 1891. № 4.
[20] Стих. «Не могу я слышать этой птички…». Нива. 1893. № 4.
[21] Имеются в виду стихотворения Гейне “ Ein Fichtenbaum steht einsam…» («На Севере диком стоит одиноко…» в пер. Лермонтова); «Die Lotosblume» («Лотос» в пер. М. Михайлова) и «Die Lotosblume ängstigt…» («Лилия» в пер. А.Н. Майкова).
[22] «Нива». 1892. № 47.
[23] Из стих. «Только встречу улыбку твою…».
[24] Реминисценция из стих. Тютчева «Осенний вечер».
