Мы помещаем текст доклада ученицы 11 В, прочитанный на последних Топалеровских чтениях. 

САША ЖИРНОВА. Литературные зеркала: образ Лермонтова у поэтов XX века

Если представить себе, что всё, что нам раньше было известно о Лермонтове, кроме того, что писали о нём поэты-«потомки», внезапно стёрлось из памяти человечества, то, воссоздавая образ поэта из стихов о его личности и творчестве, мы, может быть, получим совсем иной образ. Давайте попробуем это сделать.

При чтении стихов Иванова, Корнилова и Кушнера о Лермонтове мы сразу же узнаём, что пока ещё не очень известный нам поэт был прежде всего военным — «поручиком Тенгинского полка», «корнетом гвардии». При этом перед глазами возникает портрет прекрасного гвардейца начала девятнадцатого века: «тяжёлый взгляд, сиянье эполет…» Кроме того, наш герой служил на Таманском полуострове и на Кавказе, что делает его образ ещё более романтическим. Однако среди поэтов находится и такой, который снижает этот образ, делая его более «материальным» и живым: «Стоит одиноко на севере диком // Писатель с обросшею шеей и тиком…»  — пишет о Лермонтове Гандлевский.

У Гандлевского возникает один из ключевых для стихотворений, посвящённых творчеству и личности Лермонтова, мотивов, а именно мотив дороги, повторяющийся почти во всех стихотворениях об этом поэте. Даже если допустить, что о Лермонтове нам по-прежнему ничего не известно и что мы не читали ни одного его произведения, легко догадаться, что этот мотив был очень важен для самого поэта, а одно из самых известных его стихотворений начинается строчкой «Выхожу один я на дорогу…». Эта строка повторяется у многих авторов двадцатого века:

s    Иванов: «И Лермонтов один выходит на дорогу…»

s    Слуцкий: «Но “Выхожу один я на дорогу…” <…> мне пел босняк…»

s    Гандлевский: «Один-одинёшенек он на дорогу выходит…»

Кроме того (на секунду снова вспомним то, что мы знаем о Лермонтове), исследователи не раз замечали, что очень многие стихи, написанные после лермонтовского тем же размером, содержат мотив дороги, сна и смерти. Существует даже теория о том, что использование такого размера для стихотворения о дороге связано с тем, что этот размер при чтении вслух напоминает звук человеческих шагов (правда, доказать это довольно трудно). Но вернёмся к образу Лермонтова у «потомков».

О личности поэта больше всего сообщает Корнилов. Ему Лермонтов представляется вечным юношей, который «с собой приносит столько мужества…». Для него, как и для Гандлевского и других поэтов двадцатого века, образ Лермонтова перестаёт быть романтическим, и такие эпизоды его биографии, как военная служба, долгие странствия и трагическая смерть приобретают совсем иное значение (в особенности, учитывая то, что стихотворение было написано в 1948 году, то есть в то время, когда были ещё очень свежи воспоминания о Великой Отечественной войне). Лермонтов Корнилова — это «та самая любовь», это человек, из-за которого «…по ночам поэмы пишут мальчики, // Надеясь на похожую судьбу».

В этих двух строчках Корнилов перекликается с Кушнером и Слуцким, которые в своих стихах говорили о «славе Лермонтова». Наиболее чётко эта тема прослеживается в одноимённом стихотворении Слуцкого. В начале этого стихотворения упоминаются мифологические сюжеты: миф о Гордиевом узле, который невозможно было разрубить, и миф о Прометее, который был прикован к скале в наказание за то, что подарил людям огонь. Слуцкий упоминает мифологию не случайно: для него «слава Лермонтова» заключается как раз в том, что он «станет мифом или же сказанием» и что его стихи, возможно, даже не зная, кто их автор, «в Сараево, в далёкой стороне <…> пел босняк». То есть для Слуцкого наиболее важно то, что творчество Лермонтова, как и миф о его жизни, становятся почти фольклорными.

Похожая тема прослеживается и в стихотворении Кушнера: его лирическому герою хочется «лучшее его стихотворенье прочесть ему, чтоб он наверняка знал, как о нём высоко наше мненье», то есть показать Лермонтову, что его поэзия и в наши дни известна и любима. Однако, в отличие от Слуцкого, для Кушнера важен не сам факт того, что творчество конкретного поэта живёт, но прикосновение к миру этого поэта:

И кажется, что есть другая жизнь,
И хочется, на строчку опершись,
Ту жизнь мне разглядеть…

Поэзия Лермонтова «живёт» не только у Слуцкого и Кушнера. Для Георгия Иванова Лермонтов — воплощение некой высшей, непостижимой силы, «мелодии», которая живёт в цветке, в песке, в ветре, в мотыльке и в ивовых ветвях, чтобы через «тысячу мгновенных лет» наконец стать «корнетом гвардии», а после — кто знает? — кем-то или чем-то другим. Для Иванова очень важен образ Лермонтова как воплощение этой мелодии (поэзии?), и для него, как для Слуцкого, Лермонтов становится фигурой почти легендарной.

Глядя в «литературные зеркала», которые «отражают» Лермонтова, современный читатель может увидеть сложный, во многом противоречивый образ поэта: с одной стороны, Лермонтов — корнет гвардии с серебряными шпорами, с другой — фольклорный, почти легендарный герой, с третьей — «писатель с обросшею шеей и тиком». Однозначного ответа на вопрос «какой он?» нет и не может быть, и каждый поэт, вдохновлявшийся его образом, находил в нём что-то, наиболее близкое себе самому.