ПОМЕТЫ ВЯЗЕМСКОГО НА ПОЛЯХ СБОРНИКА «В ДОРОГЕ И ДОМА» (М, 1862)[1].
В Музее книги Российской государственной библиотеки сохранился экземпляр единственного прижизненного сборника стихов П.А. Вяземского (МК. XII. А 7/8); тоненькие брошюрки, оттиски из газетных и журнальных публикаций в счет не идут. Этот экземпляр содержит пометы автора — отчасти его рукой, отчасти — рукой секретаря (не удалось установить, чьей именно)[2]. Некоторые пометы опубликованы в издании 1935 г. В.С. Нечаевой, некоторые приводятся в прекрасном комментарии К.А. Кумпан к изданию 1986 г., но, насколько мне известно, полностью они еще не публиковались и не были снабжены комментарием. Печатаем по современной орфографии и пунктуации, сохраняя по возможности особенности авторского письма. В прямых скобках — зачеркнутое Вяземским; в ломаных — восстановленное комментатором.
Первая помета — на обороте титульного листа первой части:
Логинов <так> напечатал многое из старых стихов моих, чего не напечатал бы я. Пересматривая написанное мною, я в припадке хандры своей часто [бы] бываю очень недоволен стихами моими и нахожу, что Белинские, Некрасовы с компаниею едва ли не правы в строгих своих о них суждениях. Говорю теперь серьозно и добросовестно. По мнению моему, здоровие обманчиво и обольщает нас; одна болезнь наводит нас на правду, на грустную правду. Маленьким утешением могло служить бы мне, что я часто недоволен и Пушкиным, и Жуковским. В «Онегине» многое кажется мне слабым и недостойным Пушкина, и даже вульгарным (vulgar), чего он так не любил и так боялся. Разумеется, более прелестей, но в самом письме Татьяны много вульгарного: в любовном письме: «То в высшем суждено совете» ( в Государственном, что ли?)[3].
И многое еще.
15/24 июня 1878 Гомбург.
Давно не писал я. Тяжело, и скучно, и неловко, держа книгу <на стр. 3> в руке. Да и стоит ли? Мне всё постыло и омерзело du haut en bas <сверху вниз, с головы до ног. — франц.>[4].
На стр. 339 сборника мы еще раз встретимся с подобной жалобой на М.Н. Лонгинова (печатал то, что хотел, автор практически не участвовал в подготовке книги, хороших стихов не включили, а плохих полно и т.п.). В статье К.А. Кумпан «История издания сборника Вяземского “В дороге и дома”» (РЛ, 1990, № 1. С. 164—171) убедительно корректируется эта — ставшая к тому времени общепринятой — точка зрения. Выводы исследовательницы сводятся к нескольким утверждениям, подкрепленным архивными материалами: 1) Лонгинов включил в книгу отобранные поэтом тексты; 2) поэт не работал с наборной рукописью и не держал корректуру, поэтому печатные тексты неавторитетны; источниками для стихотворений сборника следует считать авторизованные копии в наборной рукописи и автографы поэта в других единицах фонда Лонгинова в ИРЛИ.
В собрании сочинений В.Г. Белинского больше комплиментарных суждений о Вяземском, чем критических. В «Литературных мечтаниях», в частности, сказано: «Князь Вяземский, русский Карл Нодье, писал стихами и прозою про всё и обо всем. Его критические статьи (то есть предисловия к разным изданиям) были необыкновенным явлением в свое время. Между его бесчисленными стихотворениями многие отличаются блеском остроумия неподдельного и оригинального, иные даже чувством; многие и натянуты, как, например, “Как бы не так!” и пр. Но вообще сказать, князь Вяземский принадлежит к числу замечательных наших поэтов и литераторов». (Белинский, I, 90).
В резко полемической статье «Несколько слов о “Современнике”» Белинский походя бросил уничижительную реплику: «Что же касается до кн. Вяземского, то избавь нас, Боже, от его критик так же, как и от его стихов» (I, 494). Зато в рецензии на альманах «Утренняя заря на 1841 год» Белинский не только чрезвычайно высоко оценил главы из будущей книги Вяземского о Фонвизине, но и о стихах его, включенных в рецензируемую книжку, высказался недвусмысленно положительно: «Из трех стихотворений князя Вяземского, невольно обращающих на себя внимание прекрасными стихами и отдельными мыслями, одно отличается глубокостию и полнотою грустного чувства, которое разделит с ним всякая человеческая душа, оригинальностию и поразительною верностию выраженной в нем поэтическими стихами мысли. Не можем не поделиться с читателями тем грустным и вместе высоким наслаждением, которым переполнилась душа наша от этой чудной поэтической мелодии благородно страждущего чувства:
Смерть жатву жизни косит, косит … (далее цитируется всё стихотворение; III, 464).
В рецензии на «Одесский альманах на 1840 год» критик перечисляет имена известных поэтов, представленных в книге. «В первом ряду <среди известных имен> много хорошего, но мало превосходного или хоть чего-нибудь резкого, выдающегося, если исключить прекрасное стихотворение кн. Вяземского “Любить, молиться, петь…» (III, 376).
Говоря о «Сочинениях в стихах и прозе Дениса Давыдова», Белинский останавливается на том времени, когда стала известной и получила общее признание поэзия Пушкина. «Всегда игривая, остроумная, а нередко и трогающая грустным чувством муза князя Вяземского, казалось, получила новую жизнь». (III, 152).
В позднем знаменитом цикле статей «Стихотворения Александра Пушкина» Белинский, как известно, подробно говорит о русской поэзии, предшествовавшей появлению первого поэта. «При именах Жуковского и Батюшкова нельзя не вспомнить имени князя Вяземского. Он действовал как поэт и как критик, и в обоих случаях деятельность его всегда вызывалась каким-нибудь обстоятельством. Все стихотворения его — то, что французы называют pièces de circonstance <стихи на случай>. Общий характер их — светский, салонный; но между ними некоторые показывают в поэте живого свидетеля вечера жизни Державина, воспитанника Карамзина, друга Жуковского и Батюшкова. Как автор двух статей критического содержания — «О характере Державина» и «О жизни и сочинениях Озерова», князь Вяземский более замечателен, нежели как поэт» (VI, 218; статья третья).
В одной из поздних рецензий (на «Московский литературный и ученый сборник на 1847 год» критик резко выскажется о стихотворении Вяземского «Что мой светик, луна…»: «Какая неудачная — изысканная и приторная — подделка под народность!.. Найдется ли здесь хоть стих, в котором отозвалась бы живая народная русская речь?.. Как болезненно-неприятно звучат в ухе эти слова, подслушанные у народа, так мастерски, так свободно владеющего ими,— а здесь так неудачно поставленные, угловато и дико выглядывающие из несвободно льющегося, галантерейно обточенного, примазанного и прилизанного стиха!.. (VIII, 278). При всём сказанном, причиной устойчивой неприязни Вяземского к памяти Белинского, думаю, были прежде всего слова критика из зальцбруннского письма к Гоголю о «холопе в литературе», сочинившем донос на своих литературных противников[5].
Еще меньше критических оценок в статьях Некрасова; правда, в сентябрьском номере «Современника» за 1849 год, откликаясь на панегирическую заметку «Москвитянина» «Князь Вяземский в Одессе» (Москвитянин, 1849, № 15, август, кн. I), Некрасов возразит на утверждение одесского профессора: «вполне национальная муза Вяземского». «[М]уза князя, по нашему мнению, более остроумна, нежели национальна. Но, как бы то ни было, нам, как, вероятно, и всем любителям русской литературы, будет приятно то, что князь Вяземский, вняв голосу многочисленных ценителей своего пера, <…> обещал издать полное собрание своих сочинений <…>» (12, I, 299. Журналистика, 1849).
В статье «Русские второстепенные поэты» (1849), говоря о стих. Тютчева «Как птичка раннею зарей…», Некрасов заметит: «Грустная мысль, составляющая его содержание, к сожалению, сознается не всеми “пережившими свой век” с таким благородным самоотвержением; в этом отношении мы можем только указать на другого замечательного нашего поэта, князя П.А. Вяземского (мы со временем к нему обратимся), у которого встречается подобное стихотворение, так же прекрасное и дышащее таким же благородным и грустным сознанием. К сожалению, у нас нет его теперь под рукой. Оно, если не ошибаемся, начинается стихом: “Что день, то новые утраты…”». Такого стихотворения у Вяземского нет; возможно, Некрасов имеет в виду сочувственно упоминавшееся Белинским «Смерть жизни жатву косит, косит…».
«Компания», к которой Вяземский, очевидно, относил поэтов «Искры», действительно, резвилась вовсю. В. Курочкин в «Стансах на будущий юбилей Бавия» (Искра, 1861, № 10) писал от имени юбиляра: «Я — воплощенное преданье,/ Пиита, выслуживший срок,/ Поэтам юным — назиданье,/ Поэтам в старости — упрек» (Бавий — римский поэт; его имя в литературной полемике начала XIX в. было синонимом бездарного стихотворца). А пародийное стихотворение «В гостях и дома» (Искра, 1862, № 39. С. 509—513) с цитатами из сборника «В дороге и дома», набранными курсивом, с прозаическими вкраплениями, в журнале предварялось след. замечанием пародиста: «Жаль только одно: наш поэт несколько длинен в своем творении. По нашему мнению, весь заграничный отдел книги, составляющий добрую сотню страниц, можно бы поместить на каких-нибудь четырех—пяти страничках. Попробуем сделать опыт…».
Д. Минаев откликнулся на книгу Вяземского в «Альбоме светской дамы, составленном из произведений русских поэтов» («Мне и рифмы изменили,/ И старинные друзья…»; Искра, 1865. № 5. С. 78—80); среди пародируемых в «Альбоме» поэтов — Полонский, Ап. Майков, Фет, Щербина, А.Н. Плещеев. Перейдем к пометам на стихах.
В стихотворении «Русские проселки» предпоследняя строчка: «Проселки ад земной: но наш авось велик» (стр. 37); на полях правка: «русский Бог велик!» Правка учтена в [Вяземский=1958] и [Вяземский=1986]; авось появился вследствие вмешательства цензуры; при публикации стихотворения в «Москвитянине» (1842, № 2) цензор не пропустил последних стихов в первоначальном виде: «велик Бог, велик и ямщик — нельзя поставить рядом», — сообщал Вяземскому Погодин в письме от 4 января 1842 г. (Старина и новизна, 1901. № 4. С. 35). Издание 1935 г. сохранило цензурный вариант.
На стр. 98—100 напечатано стих. «Одно сокровище»; вверху над текстом помета: «В самом Иерусалиме я не <далее почерк секретаря> воспевал его, а следующие стихи написал в Дрездене, выходя из Панорамы, представлявшую <так> Иерусалим». Сокровище — воспоминание о посещении святых мест в Палестине. В советское время стихотворение не перепечатывалось; включено в [Вяземский=2013].
Отдел «Германия» открывается стихотворением «Берлин» (стр. 101—106); последний стих на стр. 103 («цветной бумаги лист») сопровождается пометой внизу: «Для сбережения глаз писал он обыкновенно на зеленой бумаге» (слова относятся к Фарнгагену фон Энзе, немецкому приятелю и корреспонденту Вяземского). Стихотворение включено в [Вяземский=2013]. В стихотворении «Фрейберг» (стр. 111—114) в первой строфе подчеркнуты слова «прибрежных хат смиренный уроженец» (о Ломоносове: «Был Промыслом предызбранный младенец,/ В рыбачьей куще был рожден — и он/, Прибрежных хат смиренный уроженец,/ В стране, где долго длится зимний сон»). На полях помета: «Не может он быть <далее почерк секретаря> уроженец прибрежных хат; мог он родиться только в одной хате». «Гармоническая точность» (Пушкин) школы, основанной Жуковским и Батюшковым, для Вяземского сохранила актуальность — он и в дальнейших пометах будет отмечать любую неточность, неясность, двусмысленность своих собственных строк. Стихотворение не включалось ни в одно позднейшее издание (кроме ПСС).
На стр. 137—138 напечатано стихотворение «Бедный Ротшильд!»; замечу, что Вяземский всегда и везде настаивал на форме «бедной» в именительном падеже мужского рода, так выглядит и окончание первой строки стихотворения, но и в ВДД, и в ПСС (т. X) напечатано в заглавии «Бедный». Строфа «Знаю, вам счастливцам, богачам-верблюдам,/ Сквозь ушко иголки мудрено пройти,/ Но ты ни таланты не держал под спудом,/ Ни от нищей братьи дом на заперти» отчеркнута вертикальной чертой; на полях: «Довольно <далее почерк секретаря> странно и дико применить слова Евангелия к еврею» (с. 138). Здесь очевидна евангельская реминисценция: «<…> удобнее верблюду пройти сквозь игольные уши, нежели богатому войти в Царство Божие» (Мф. 19:24). Стихотворение включено в [Вяземский=2013].
Стихотворение «Рон» (стр. 159—160) не включалось ни в одно позднейшее издание (кроме ПСС); три строфы (вторая—четвертая) отчеркнуты вертикальной линией и снабжены пометой на полях: «Плоско и плохо». Вот эти три строфы: «Поэты его величали/ Нам Пленного памятен стих,/ Который под мраком печали/ Так грустно, внезапно затих// Но Рон здесь, при устье нечистом,/ Певца не пробудит напев;/ Лимон здесь, при мирте душистом,/ Не блещет, на солнце зардев.// Нет, Рон здесь не благообразен./ Не смотрит казистым концом;/ Здесь мелок он, узок и грязен,/ Здесь в грязь он ударил лицом». «Пленный» — стихотворение Батюшкова, которое начинается так: «В местах, где Рона протекает/ По бархатным лугам,/ Где мирт душистый расцветает,/ Склонясь к ее водам,/ Где на горах роскошно зреет/ Янтарный виноград,/ Златый лимон на солнце рдеет,/ И яворы шумят»,— и далее следует монолог русского пленного с берегов Дона. Стих Батюшкова «затих» «под мраком печали» — известна трагическая судьба душевнобольного поэта, друга Вяземского. А внизу страницы 159 помета: «Французы говорят le Rhône — зачем же нам говорить Рона — говорим же мы Днепр, Дунай».
В стихотворении «Отъезд» (168—169) против строк: «И занес в телегу ногу,/ И судьбы не опроверг», — на полях: «Что-то должно быть не так»; и в издании 1958 г. напечатано (по авторизованной копии): «Я занес в Женеву ногу»; Л.Я. Гинзбург в комментарии приводит строчки из «Записной книжки» поэта: «Вот четвертый раз, что я в Швейцарии, а гор всё еще не видал, так что начинаю худо верить» (ПСС, X, 194). После текста стихотворения «Отъезд» (последняя строка: «Блещет чудная гора») помета: «Довольно слабо и вяло». В [Вяземский=1958] эта строка выглядит иначе: «Блещет белая гора» (т.е. Монблан); там же вместо «Волны прыщут кипятком./ Не далась мне и Женева:/ Не всходил на верх Салева <…>» напечатано: «Волны плещут кипятком./ И оставил я Женеву,/ Не взобравшись на Салеву <…>». Гора Салев (Salève) — 1 380 м — считается символом Женевы. В других изданиях (кроме ПСС) не перепечатывалось.
Стихотворение «Венеция» (177—181) снабжено несколькими пометами: четыре строки второй строфы («Здесь — прозрачные дороги/ И в их почве голубой/ Отражаются чертоги,/ Строя город под водой» отчеркнуты вертикальной чертой; на полях: «Хорошо, потому что верно». Против следующих строк, начинающих третью строфу («Экипажи — точно гробы,/ Кучера — одни гребцы») — пояснение: «Гондолы с черною кибиткою своею». Строфа, начинающая стр. 180 («Если ж при ночном светиле/ Окуется серебром/ Базилика, Кампаниле/ И дворец, почивший сном,/ И крылатый лев заблещет,/ И спросонья, при луне,/ Он крылами затрепещет,/ Мчась в воздушной вышине») отчеркнута и написано: «Хорошо». Заканчивается «Венеция» строками: «Всё в испуге ждет:/ Не подымет ли он лапу?/ Гривой грозно ль не тряхнет?»; здесь следует помета: «Тряхнул, но на радость ли себе? Это еще вопрос не <далее почерк секретаря> это еще вопрос нерешенный: в политическом отношении да, решен, но в отношении к народному благоденствию сомнительно. Венецианцы платят теперь более налогов, чем прежде. Стихотворение — довольно живая и верная фотография». К.А. Кумпан (издание 1986 г.) поясняет: «В этой приписке речь идет о положении Венеции после ее освобождения от австрийской зависимости и включения в Итальянское королевство» (с. 512).
В.С. Нечаева в издании 1935 г. печатает стихотворение по ВДД, приводя из автографа пропущенную строфу и публикуя все пометы автора; странным образом она не учла помету перед следующим стихотворением («Ночь в Венеции») и отнесла «Венецию» к первому пребыванию Вяземского в городе (в 1853 г.). Эту же очевидную ошибку повторяют Л.Я. Гинзбург, цитирующая две пометы к этому стихотворению, и К.А. Кумпан, датирующая «Венецию» осенью 1853 года (датировка и комментарий повторены в [Вяземский=2013]). Между тем на той же 181 странице, на полях и между первой и второй строфой стихотворения «Ночь в Венеции» читаем: «Это стихотворение <далее почерк секретаря> написано гораздо прежде предыдущего, а именно за несколько лет, в первый мой приезд в Венецию». Таким образом, «Венецию» следует датировать 1863 годом, вторым приездом Вяземского в этот город[6].
Стихотворение «Баркаролы» (187—190, четыре части) перепечатано лишь в издании 2013 г. В сборнике 1862 г. весь текст III части отчеркнут волнистой линией и на полях запись: «Глупое воспоминание и стихи довольно глупые. <далее почерк секретаря> В подлиннике они шестистопные, а здесь некстати разрезаны пополам». Вот как это выглядит: «Рассеянно она/ Мне руку протянула,/ И молча, долго я/ Её в своей держал./ Я вздрогнул, а она,/ Вглядясь в меня зевнула;/ Но скуки праздный взор/ Её не выражал». Легко увидеть, как из четверостишия шестистопного ямба получилось восьмистишие трехстопного.
Стихотворение «Море» («Море — целая поэма…»; 190—192, вошло в издание 2013 г.) отмечено тремя пометами: четвертая строфа («Сколько трепета и сшибок,/ Сколько теней и улыбок,/ И под дымом голубым/ Сколько очерков воздушных,/ Смелой кисти непослушных, —/ Так их блеск неуловим!») вызвала недоумение автора: «Откуда взялся этот дым?». В следующей строфе («Есть на всё свой отголосок/ И на всё есть свой напев:/ То любви здесь слышен шепот,/ То глухой, то ярый гнев,/ То унынья стон и ропот,/ То внезапно, здесь и там,/ Бурной силы скач и топот/ По дробящимся волнам» подчеркнутые слова отмечены вопросом: «Что за вздор?». Предпоследняя строфа — точнее, её две последних строки («В этой книге — мир и бури/ Человеческой судьбы») вызвали одобрение: «Хорошо».
«Осьмое января 1853» (208—211) потребовало только одно исправление: в строке «Нам, близким к рубежу, познавшим дней урок» на полях предлагается заменить последнее слово (на «урон»). Стихотворение вошло в ПСС под заглавием «Графу Д.Н. Блудову», но без исправления опечатки; позже не переиздавалось. В комментариях к этому стихотворению указано, что 8 января 1851 года отмечалось пятидесятилетие служебной деятельности Д.Н. Блудова; в память этого дня написано стихотворение Вяземского. Жаль, но стихотворение слишком большое, чтобы выписывать его целиком; выпишу лишь последние несколько строк:
Пусть время рушит всё; в сердечной глубине
Былому место есть, и это место свято.
Вам, юношам — мечты обширный небосклон,
Воздушных замков блеск и смелые желанья!
Нам, близким к рубежу, познавшим дней урон, —
В тени минувшего нам тихие преданья!
Когда наш меркнет день и луч надежд погас,
Воспоминание ещё чарует нас;
Нам светится оно в сердечной нашей келье,
Как вечно юный перл в старинном ожерелье.
На полях стр. 218 (стих. «Молитва. Ангелу хранителю») против всех трех строф написано: «Всё это глупо и пошло»; после ПСС не переиздавалось.
Отчеркнуты третья, четвертая и шестая строфы стих. «Утешение» (222—223); против третьей и четвертой запись: «Всё это ложь поэтическая»; против шестой: «Ложь и это». Последняя строфа этого стихотворения (на стр. 223) отчеркнута, но записей нет. Вошло в ПСС, но позже не переиздавалось.
«Старое поколение» (223—224) в изданиях 1958 и 1986 г. печатается по первой строке («Смерть жатву жизни косит, косит…») без заглавия; две последних строки четвертой строфы («По смерти ближних оскудели/ И уж не рвемся в жизнь, как в бой») отчеркнуты; на полях: «Дурно». Зато «Битва жизни» (224—225) удостоилась одобрения; внизу страницы 225 Вяземский записал: «Кажется, вся пьеса довольно хорошо выдержана». Включена в издания 1935 и 1986 г.
Стихотворение «Друзьям» («Я пью за здоровье немногих…», 241) поэт тоже одобрил: «Кажется, хорошо». Это стихотворение включено в издания 1935, 1958 и 1986 г.
После заглавия «Дружеская беседа» (242) авторская помета: «Сочинены от имени сенатора Башилова». В комментариях М.Н. Лонгинова к этому стихотворению сказано: «Это стихотворение не было еще напечатано. Оно написано в 1830 году на день именин покойного князя Д.В. Голицына (1771—1844), бывшего главного начальника Москвы. День этот праздновался в подмосковном селе его Рождествене. Третий и четвертый куплеты этой пиесы должен был петь известный А.А. Башилов, бывший в то время председателем строительной комиссии в Москве. Конец стихотворения изображает высокий характер и горячее сердце князя Д.В. Голицына, который в течение почти целой четверти века пользовался в Москве общею любовью и уважением» (374). Перепечатывалось только в ПСС.
У Вяземского в ПСС две «Тропинки»; издания советского времени печатают стихотворение 1848 г. («Когда рассеянно брожу без цели…»), в ВВД — «Тропинка» 1862 года («Кто тебя, моя тропинка…», 266—268); в третьем четверостишии («Пешеход ли след случайный/ Здесь рассеянно пробил?/ Может быть, сердечной тайны/ Молча след он сохранил») строка «Молча след он сохранил» вызвала помету на полях: «Кто он? След ли? [Спутник] пешеход ли?».
Стихотворение «У страха глаза велики» (286—288; кроме ПСС перепечатано в 1935 г.) вызвала несколько помет: в строке «Набатом — каждый шум звучит» (четвертая строфа) поэт предложил заменить «шум» на «стук»; девятую строфу зачеркнул («Чтоб оставаться невредимо,/ Чтоб с места тронуться, чтоб встать,/ Им наперед необходимо/ Себя зашить, запаковать»); после текста написано: «Слишком растянуто». Стихотворение о боящихся всего людях, которым противостоит «муж благодушья, воли твердой»: «Судеб избранником послушным/ Идет он, вождь передовой,/ В борьбе с усердьем двоедушным/ И с трусостью, поднявшей вой».
Заглавие стихотворения «Plutòt ètre que paraitre» (289—290; перепечатано в издании 1935 г.) переведено в 17-й «Записной книжке» поэта: сообщив о приезде в Карлсбад, Вяземский записывает, что «отправился на Hirschensprung. На дороге где-то вырезано на камне: “plutôt être que paraître”. По-русски можно так перевести этот девиз: “не слыть, а быть”» (ПСС, X, 46); Hirschensprung (прыжок оленя) — название скалы, связанное с преданием об открытии первого источника в Карлсбаде: по легенде, горячий источник в Карловых Варах (Карлсбаде) был открыт императором Карлом IV в 1348 г. во время охоты на оленя: «Спасаясь от стаи преследовавших собак, олень спрыгнул вниз с крутой скалы; собаки с разбега бросились вслед за ним и упали в горячую воду. Страшный вой собак привлек к месту происшествия охотников, увидевших, к крайнему своему удивлению, что на этом месте из земли вытекает горячая вода. Император приказал исследовать этот ключ и, когда были обнаружены целебные свойства источника, основал на этом месте город, а на ближайшей возвышенности выстроил замок. Скала, с которой спрыгнул олень, и до сих пор носит название „Олений Прыжок” (Hirschensprung), а гора, где был выстроен замок, — „Замковая гора” (Schlossberg)». —Затлоукал Ф.Ф.
Курорт Карлсбад и его целебное значение / Сост. Ф.Ф. Затлоукал, д-р мед., практикующий на Карлсбад. минер. водах. Карлсбад. изд. автора, 1897 (Прага). С. 12.
Четвертая строка первой строфы («С самостоятельным лицем») подчеркнута; на полях: «Нехорошее сочетание слов: самостоятельным лицем». (Вяземский до конца жизни писал «лице», «лицем»).
Для стихотворения «Старость» взят эпиграф из «Стансов» («À M-me du Chatelet», 1741) Вольтера; Вяземский исправил неточность, заменив «a le» на полях на «a tout» (как в подлиннике). У Пушкина есть перевод этого стихотворения «Стансы (из Вольтера)», 1817. Включено во все четыре упомянутые издания.
Цикл 1862 г. «Хорошие люди» (298—305; перепечатан лишь в ПСС) состоит из четырех стихотворений; в четвертой строфе третьего стихотворения отчеркнуты две последние строки («И так все блаженства размножить,/ Что горя — проси, не дадут»); на полях: «Очень хорошо и забавно». Любопытна следующая запись: в той же третьей части речь заходит о Бисмарке; одна строфа («Германии пестро-лоскутной/ Дал цвет он единый и пласт,/ Дал Пруссии флот сухопутной,/ А после — моря он ей даст») и две строки другой («и если здоровье в рецепте,/ То как ей здоровой не быть?») отчеркнуты, а на полях — помета: «За грехи свои напророчил я ей. Не плюй в колодец, не смейся над Бисмарком».
Далее в той же третьей части на с. 303 отчеркнуты первая, вторая строфы, две последних строки третьей, пятая и шестая. На полях против второй («В законах, гонясь не за буквой,/ Все руки на всё развязать/ И если нет денег,—то клюквой/ С народа налоги сбирать») записано: «Копьев когда-то уверял». По-видимому, имеется в виду Алексей Данилович Копьев (1767—1849) — генерал-майор, литератор, автор множества ненапечатанных шуток, в прозе и стихах, остряк и циник[7]. Третья—пятая строфы этого стихотворения выглядят следующим образом: «А тоже — хорошие люди;/ Но ум их маленько в бегах:/ Палят из бумажных орудий,/ Плывут на бумажных судах — // И верят, что сдастся им крепость,/ Что берег у них под рукой;/ Что им ни приснись за нелепость, — / Хотят им дать образ живой.// И хлопая глупо ушами,/ Глаза растараща и рот,/ Пророков в них видя, толпами/ Кругом их теснится народ». Против третьей-пятой строф почерком секретаря записано: «Крестьян своих во время рекрутского набора, что рекрутчина, бережем в последний раз, а вперед вместо солдат государь велит с народа собирать клюкву. Народ расплакался от радости и говорил: “Дай Бог здоровья нашему батюшке государю”». В последней строфе IV части («Ищу с фонарем Диогена;/ Сдаётся — вот встречу, авось!/ Людей чередуется смена, —/ А свечки задуть не пришлось!») первая строка подчеркнута и на полях запись: «Неправильно: выходит, будто ищу Диогена. <почерк секретаря>: Но, впрочем, за некоторыми недостатками и неровностями, пиэса довольно философическая и довольно верно, по крайней мере во многом, рисует современную эпоху. Встречаются меткие и юмористические стихи».
Начиная со стихотворения «У страха глаза велики», мы читаем II отдел второй части сборника; он называется ЗАМЕТКИ; за редким исключением стихотворения не имеют заглавия, а просто нумерованы. В заметке 20 («Вот и у нас заводят речь о красных…», 313; включено в издание 1935 г.) отчеркнуты строки: «Куда бы в круть Европа ни свернула,/ К ней на запятки вскакиваем мы»; на полях помета: «Очень хорошо!».
Первая строфа 32-й заметки зачеркнута; вот она: «По мне — он просто скучный враль;/ У вас—“ум первого разбора./ Он в облаке пророк, но жаль/ Цензура не дает простора”».
Заметка 41 состоит из двух строф, обе зачеркнуты; т.к. она не печаталась после ПСС, приведу ее здесь: «Он говорит и дело, но так вяло/ И так нескладно, что умам тошнит;/ Положим, он разумное начало,/ Но пошлостью его он затемнит. // Всё честное, всё, что душе приманка,/ В речах его с души невольно прет:/ Слыхали ль вы, как под окном шарманка/ Бетговена симфонию дерет?». Под зачеркнутым текстом запись: «Пошло, и шарманки не разыгрывают Бетговена» <так>. Зачеркнуты еще пять маленьких заметок; приведем их здесь:
43. «С наружности уж он не лыс ли?/ Волосиков пять-шесть вceгo,/ А в голой голове его/ Еще общипаннее мысли».
- «Пожалуй, он и однороден,/ Пожалуй, он же и двояк:/ С пером в руке —он сумасброден,/ Изустно — просто он дурак».
46. «Своею славой безымянной,/ Своей таинственностью странной/ Себя как тучей обернув,/ Он чем-то был в дали туманной;/ Но в чудо ближе заглянув,/ Нашли, что миф сей—просто пуф!»
47. «Приятель мой, к тому ж рифмач, стихов тетрадью/ Душил меня с утра, как полновесной кладью;/ Раз занял сто рублей он на день — и пропал./ Хороший дал процент мне малый капитал!»
49. «Наружностью твоей спасется честь твоя:/ Как ни давай в суде законам толк превратный,/ Как ни криви душой,— всё будешь ты судья/ Примерно нелицеприятный».
На стр. 339 напечатана заметка 51 («Американец и цыган…»); на полях большая помета: «Начало послания моего к Толстому из Варшавы. <почерк секретаря>: Я просил его приискать и выслать мне хорошего повара; между прочим, помню из это<го> послания следующие стихи: “Я не прошу у благодати,/ Припрячь меня к библейской знати/ И по кресту вести к крестам./ Мне нужен повар от Толстого,/ Я только повара прошу”. Эти стихи были написаны в самый разгар Библейского общества. Библию обратили в орудие подлости и чиновнического честолюбия. Даже Сперанский в изгнании промышлял ею». В изданиях 1935, 1958 и 1986 года послание напечатано полностью и приведена помета на сборнике ВДД.
Заметка 52 зачеркнута; в ней 4 строки: «Покажется она — / И расцветают души,/ Заговорит она —/ И просто вянут уши!» на полях: «Охота была издателям <почерк секретаря> печатать эту дрянь, а оставлять в стороне другие мои стихи, которые можно было бы без греха сохранить. Я никакого участия в этом издании не принимал, был за границею и хандрил, предоставляя Лонгинову выбирать и печатать что хочет. Кажется, только на второй если не на третий год увидел я книгу свою. Название “В дороге и дома” моё: оно неизысканно и верно».
Вяземский зачеркнул и заметку 53: «Красавицей она и умницей слывет;/ Но красоту свою некстати штукатурит,/ Умом жe, чтоб прикрыть что в нем не достает,/ Она неловко балагурит», — записав на полях: «Дурное подражание французскому. <почерк секретаря>: Eglé, belle et poète, a deux petits travers: Elle fait son visage et ne fait pas ses vers». Французская Википедия приписывает это двустишие французскому поэту Пьеру Лорану Бюиретт де Беллуа (Pierre-Laurent Buirette de Belloy; 1727—1775): «У Эгле, красавицы и поэтессы, есть два маленьких недочета: она работает над своим лицом и не работает над своими стихами». В сборнике «Французская басня и эпиграмма» (Перевод с французского, составление, статья, комментарии В.Е. Васильева. СПб., 2014) напечатана похожая эпиграмма: «В чем у Агнессы небольшой разлад:/ Красавица и чудо-поэтесса,/ Свое лицо творит сама Агнесса,/ Ее стихи поклонники творят»; эпиграмма приписана Экушару Лебрену (1729 — 1807), у которого героиню зовут Хлоя; адресат эпиграммы — Стефания Богарне, дочь сборщика податей, тетка будущей императрицы Жозефины (см. стр. 49 и 273). В сборник «Русская эпиграмма» (Л., 1988. С. 218) включен «вольный перевод эпиграммы Экушара Лебрена» — похожее сочинение нашего поэта, взятое из третьего тома ПСС: «Красавица она, я знаю, и поэт!/ Но если разбираешь строго,/ Ты видишь что в ее твореньях красок нет,/ А на лице их слишком много» (комментарий на стр. 589).
В «Слове примирения» отчеркнута последняя строка четвертой строфы («И смерть сама — есть шаг вперед») и на полях запись: «Но куда? Примечание ипохондрика. 7/19 сент<ября>, 1878. Гомбург». Все пометы сделаны в 1878 году, когда поэт пересматривал свои произведения в связи с изданием ПСС. Десятая строфа этого стихотворения («Быть выскочкой совсем не лестно,/ Да выскочкой и быть нельзя/ Там, где трудами предков честно/ Пробита обществу стезя») отчеркнута; на полях: «Лишнее»; после текста горькое признание: «Слово примирения, хотя и <почерк секретаря> высказанное честно, никого, кажется, не примирило». Стихотворение включено в издание 1935 года, там же приведены и пометы.
«Послание к Дмитрию Петровичу Северину» обращено к старому другу, с которым поэт учился в иезуитском пансионе патера Чижа (доброе мнение об этом заведении Вяземский высказал в «Автобиографическом введении»); первая строка послания — русский перевод телеграммы Северина из Мюнхена («Coer et verre plein au jubilé du jour»): «И сердце полное и полный твой бокал»; в строке «Что ж делать, если я де Местру не сродни» подчеркнуто «если»; на полях: «Уж, кажется, лучше вовсе, но всё как-то худо вяжется». Под текстом: «Признаюсь, я рад смелостью, с которою в наше время помянул не вообще иезуитское учреждение, <на стр. 345 под текстом:> а наш иезуитский пансион добрым словом».
В примечании М.Н. Лонгинова к стихотворению «Берлин» (стр. 361), под словами о Фарнгагене фон Энзе: «Последний уже в зрелых летах выучился по-русски и сделался одним из лучших ценителей нашей литературы, с которою и знакомил по возможности Германию», — Вяземский приписал: «Он очень любил мое стихотворение “Брайтон” и знал его наизусть». К стихотворению «Вы гласность любите, но в одиночку, с правом…» (стр. 381), к строке: «Будь новый Ювенал, будь новый Грибоедов», — Лонгинов заметил: Автор был, как сказано выше, в дружеской приязни с Грибоедовым <…>»; это вызвало помету Вяземского: «Не был я в дружеской приязни с Грибоедовым».
Одно замечание сделано на «Библиографии сочинений князя Вяземского». Первое вошедшее в библиографию произведение — Послание к *** из деревни (1808); на полях поэт заметил: «В “Послании” почти все стихи сплошь и целиком переделаны Жуковским. Мне было тогда 16 лет».
P.S. Года три назад я скачал из интернета PDF книги «В ДОРОГЕ И ДОМА», в предположении, что эта книга понадобится мне для комментария к переписке Вяземского (к сожалению, не записал адрес сайта, с которого взял книгу). Рассматривая эту книгу (со штампом: Центральна наукова библиотека ХДУ [первая буква читается предположительно, вероятно, библиотека Харьковского университета]), я обнаружил на снимках пометы Вяземского, не вполне совпадающие с пометами МК. Так, в «Предисловии» Лонгинова, сообщавшего, что в книгу вошли «разные избранные автором стихотворения <…>», — поэт делает запись на полях: «Вовсе не автором, а Лонгиновым». На стр. 21 («Нарвский водопад») исправлена опечатка в слове «междоудобных» (междоусобных). На стр. 37 повторяется замена: наш авось/русский Бог. На стр. 103 (стих. Берлин) сходная с вышеприведенной помета: «Фарнгаген для облегчения зрения писал обыкновенно на зеленой бумаге». Помета внизу стр. 159 совпадает с пометой на экземпляре МК: «Французы говорят le Rhone — зачем же нам говорить Рона — говорим же мы Днепр, Дунай». В примечаниях к стих. «Самовар» Лонгинов, приводя строку «Отечества и дым нам сладок и приятен», писал: «Этот стих из стихотворения Державина “Арфа” обратился почти в пословицу со времени комедии “Горе ума”, в первом действии которой Грибоедов вложил его с небольшой переменой в уста Чацкого». Вяземский пишет: «И до Грибоедова этот стих был очень известен».
На стр. 374 к стихотворению «Бессонница», к строчке «уж с Храповицким речь затягивать умею». Лонгинов заметил: «Выражение Гоголя в “Мертвых душах”», — на что Вяземский ответил: «Выражение не Гоголя, а давнишнее и общеизвестное». На уже цитированное замечание Лонгинова: «Автор был, как сказано выше, в дружеской приязни с Грибоедовым <…>» (по поводу стихотворения «Вы гласность любите, но в одиночку, с правом…», строки: «Будь новый Ювенал, будь новый Грибоедов») Вяземский возразил: «В дружеской не был, а были мы с Грибоедовым, что называется, хорошие знакомые. Грибоедов всегда держался другой литтературной <так> партии, был в коротких связях с <?>ным[8] и не любил Жуковского <возможно, текст обрезан>. Как и в экземпляре МК, помета сделана на страницах «Библиографии», против указания на «Послание к *** из деревни». На полях рукой Вяземского: «Это послание было почти сполна переделано Жуковским. Моего тут собственно мало».
В «Библиографии» под 1820-м годом упомянуто «Уныние», что вызвало замечание поэта: «Зачем Лонгинов не поместил здесь “Уныние”? Пушкин очень любил это стихотворение, которое во всяком случае лучше и по содержанию выше многих, в книге сей напечатанных».
По поводу эпиграммы («Зачем в трагедии, недавно сочиненной…», включенной в «Библиографию» под номером 219, Вяземский пишет: «Не думаю, чтобы эта эпиграмма была моя». Эпиграмма (как сочинение Вяземского) включена в сборник «Русская эпиграмма» (Л., 1988. С. 206).
Вяземский не дождался выхода первого тома ПСС; само собрание, при всей его значительности, имеет множество очевидных недостатков. Если когда-нибудь затеется новое полное собрание сочинений (и писем, тогда уж) П.А. Вяземского, его пометы на единственном сборнике стихов пригодятся.
СОКРАЩЕНИЯ:
Белинский — В.Г. Белинский. Собрание сочинений в 9 томах. М., 1976—1982.
ВДД — В дороге и дома. Собрание стихотворений князя П.А. Вяземского. М., 1862.
Вяземский=1935 — П.А. Вяземский. Избранные стихотворения. Редакция, статья и комментарии В.С. Нечаевой. М.—Л., 1935.
Вяземский=1958 — П.А. Вяземский. Стихотворения. Библиотека поэта. Большая серия. Второе издание. Вступительная статья, подготовка текста и примечания Л.Я. Гинзбург. Л., 1958.
Вяземский=1986 — П.А. Вяземский. Стихотворения. Библиотека поэта. Большая серия. Издание третье. Вступительная статья Л.Я. Гинзбург. Составление, подготовка текста и примечания К.А. Кумпан. Л., 1986.
Вяземский=2013 — П.А. Вяземский: Неизвестный и забытый (Из поэтического наследия). Издание подготовили П.Р. Заборов и Д.М. Климова. СПб., 2013.
МК — Музей книги РГБ.
ПСС — Полное собрание сочинений князя П.А. Вяземского. Т. I—XII. СПб., 1878—1896.
РЛ — журнал «Русская литература».
[1] Эта работа была уже закончена, но, к счастью, не отправлена в журнал для публикации, когда я узнал, что вышла статья Д.П. Ивинского (Д. П. Ивинский. Пометы князя П.А. Вяземского на полях его поэтического сборника «В дороге и дома». — OSTKRAFT. Литературная коллекция. Научное обозрение. 2020. № 2—3. С. 3—52). Наши варианты публикации настолько различны, что я решаюсь поместить здесь свою работу. Отсылки к статье Д.П. Ивинского — в выносках, как писали в старину, т.е. в подстрочных примечаниях.
[2] Д.П. Ивинский уверенно называет Д.А. Чаплина; мне показалось, что почерк писавшего под диктовку князя не вполне похож на почерк Чаплина (известный прежде всего по его собственным письмам Бартеневу), но настаивать не берусь.
[3] У Пушкина: в вышнем.
[4] Я не отмечаю неточности прежних публикаций, например, в издании 1986 г.
[5] См. ценную публикацию: Князь Вяземский читает сочинения Белинского. Публикация, предисловие, послесловие и комментарии Александра Светлова. — Библиофилы России. Том V. М., 2008. С. 303—373.
[6] Иная (и более убедительная) точка зрения изложена у Ивинского (с. 20—21).
[7] Д.П. Ивинский приводит запись Вяземского: Ср. в ≪Старой записной книжке≫: «Рассказывают, что известный Копьев, чтобы убедить крестьян своих внести разом ему годовой оброк, говорил им, что такой взнос будет последний, а что с будущего года станут они уплачивать все повинности и отбывать воинскую одной поставкой клюквы» (ПСС, VIII, 365).
[8] Д.П. Ивинский читает: С К<атени>ным — с. 46.
